Елена Арсеньева - Академия обольщения

– Да я, честно, даже не знаю точно, кто на него настучал, подруга или просто случайный какой-то человек.

– Не, ну а случайному какое дело до того, с кем Ромка спит? Зачем ему в чужую жизнь лезть?

– А ты представь, вдруг та девка была его жена. Ну и понятно…

– Погоди, так Тоньке мужик, что ли, настучал?

– Откуда мне знать? Ничего я не знаю, кроме одного: Тонька с Ромкой разводятся, и все.

– Точно – все… Приплыли, называется… Бедняги. Никому не дай бог!

– До свиданья, – пробормотала Алёна, неловко сползая по ступенькам. – Спа… – Чуть не сорвалась, но успела схватиться за поручень. – Спасибо.

– Не за что! – отозвалась проводница.

Она еле сдерживала смех. Алёна слышала, как вибрирует ее голос. Можно представить, что тетка расскажет товаркам, лишь только вернется в вагон!.. Нет, лучше не представлять.

Однако картина воображаемого рассказа уже не могла исчезнуть из головы Алёны, которая всегда отличалась буйной фантазией. Другое дело, что никогда, даже в самом разнузданном буйстве, ее пресловутая фантазия не рисовала картин, хотя бы отдаленно, хотя бы приблизительно напоминающих то, что ей пришлось пережить нынче ночью.

Алёна вяло брела по перрону, опустив глаза и вздрагивая, когда кто-то из многочисленных таксистов или просто частников, оккупировавших платформу, бросался к ней с предложением отвезти в Шереметьево, Домодедово, Внуково, на Курский вокзал, на Савеловский и даже на Ленинградский с Ярославским. Учитывая, что наша героиня сейчас находилась на Казанском вокзале, через площадь от двух последних, предложение свидетельствовало о глубоком чувстве юмора столичных водителей.

При мысли о деньгах Алёна безотчетно сунула руку в карман куртки и пошелестела лежащими там купюрами. Тридцать тысяч рублей: четыре оранжево-розовых пятитысячных, пять голубых тысячных бумажек и еще десять малиновых пятисоток. Каждый из трех попутчиков, значит, заплатил ей по десять тысяч рублей. За что?

Она споткнулась.

– Осторожней, девушка! – вскрикнули рядом.

А, ну да, она чуть не сшибла кого-то. В глазах темно, и подгибаются колени.

Алёна устало провела рукой по лицу. Кожа казалась ужасно сухой, будто бы даже поскрипывала. Это слезы на ней засохли. Значит, она все-таки плакала. Только не могла вспомнить когда…

Надо поскорей умыться, в поезде не успела. Ничего не успела – ни умыться, ни даже сходить в туалет. Она проснулась (вернее, очнулась от тяжелого, словно комья сырой ваты, сна), когда кто-то сильно потряс ее за плечо и тонким от изумления голосом сказал:

– Ты что тут делаешь?!

– Сплю, – пробормотала Алёна. – А что, уже пора просыпаться?

– Пора просыпаться? – Голос поднялся до визга. – Ничего себе! Да мы ж давно в Москве! Все уже вышли, одна ты дрыхнешь тут. Вставай, живо!

Алёна с трудом заставила себя сесть. Голова болела, болела, болела и была такая тяжелая, будто ее сырой глиной набили. Над Алёной склонялась проводница, глаза так и липли к лицу, так по нему и ползали, чудилось, оставляя клейкие следы:

– Что ж твои попутчики тебя не разбудили? Ну, хорошо вы гульнули! Как же я ничего не слышала? А деньги кто разбросал? Мальчики забыли, что ли?

С невероятным усилием протирая глаза, Алёна увидела, что на столике стоят пустые бутылки из-под конька и шампанского, валяются пластиковые стаканчики, а под Алёниной косметичкой, с вечера оставленной на столике, лежит солидная пачка купюр. И рука проводницы замерла над ними, пальцы подрагивают в нерешительности…

Алёна мгновенно все вспомнила и резким движением натянула до горла одеяло. Ужас так и плеснул в лицо: она лежит голая! Проводница все поймет!

Но нет: на ней была родимая футболка и родимые же велосипедки. Она не раздевалась? Ничего не было? Или ее одели – потом ? Значит, это было? Наверное… Иначе почему же, прежде чем выскочить из вагона в числе первых и в сей же секунд раствориться в огромной Москве, парни оставили ей деньги? Клиенты оставили деньги проститутке!

– Катя, ты что там застряла? – раздался голос в коридоре.

Проводница отдернула руку, зависшую над столиком, и выскочила из купе:

– Ой, Надежда Федоровна, иду, иду, у меня тут девушка прособиралась! Но она выходит, выходит уже!

Рука проводницы за ее спиной сделала несколько резких движений туда-сюда: живо, мол, выметайся! А потом сжалась в кулак, как бы демонстрируя, что будет, если она не поспешит.

Впрочем, Алёну не нужно было понукать, ей не нужно было грозить. Кое-как натянула поверх футболки свитер, а поверх велосипедок – брюки, сунула в сумку колготки, трусики и лифчик, не глядя, деранула щеткой волосы, сунула босые ноги в туфли. Напялила куртку, схватила сумку, ринулась к двери, стараясь не смотреть на проводницу.

Эта Катя все поняла, конечно. Невыносимо представить, как она будет хохотать над несуразной пассажиркой, которая всю ночь неизвестно чем – вернее, известно чем! – занималась с молодыми соседями по купе, которые напоили ее допьяна, а потом… Наверняка эта Катя решила, что все было именно так. Опытная женщина, небось всякого навидалась. И расскажет другим проводницам, и вообще – всем своим подружкам и знакомым.

Алёну скрутило рыданием.

Катя повернулась, посмотрела холодными, насмешливыми, всепонимающими глазами:

– Ну и что теперь реветь-то? Силком тебя имели, что ли? Небось еще и сама их просила. Помню, как ты в гости зазывала того, кто тебе на постельное белье деньги дал… Ну вот и зазвала. Так что не реви, пошевеливайся скорей. Что ты еле двигаешься, как неживая? Пить надо меньше. Да, да, надо меньше пить! Или что, сразу трое участвовали? Во все дырки драли, что ли?

Проводница хихикнула.

– Вы что?! – с трудом шевеля губами, выдавила Алёна. – Что вы мелете?! Как вы могли подумать такое, как могли…

– Ну, большое дело! – пожала плечами Катя. – Ты поработай с мое на транспорте, еще и не такое подумаешь. Такого наглядишься, что уже ничему удивляться не будешь. Точно тебе говорю! Другие в твоем возрасте мальчиков красивеньких за денежки нанимают. А тебе еще и приплатили как хорошо… по высшему разряду. Нормальным девкам надо небось полмесяца вкалывать, чтобы столько заработать!

Глаза Кати снова с живейшим интересом устремились к деньгам, которые Алёна сжимала в кулаке.

Деньги со столика она брать не собиралась, но они сгреблись как бы сами собой, будто приклеились к косметичке, которая их прикрывала.

Может, отдать проводнице, пусть подавится? Купить этими деньгами ее молчание?

Да больно уж баба поганая. Не уймется, начнет мести языком, будто помелом. Получится, что за свой позор ей же и заплатишь.

Переживет! Обойдется! Перетопчется!

Алёна сунула купюры в карман и ринулась вон из вагона. Хотелось оказаться как можно дальше отсюда – от поезда, от перрона. Как можно дальше!