Елена Арсеньева - Академия обольщения

Дверь в купе была закрыта. Алёна постояла минуточку, держась за ручку. Оттуда доносились молодые мужские голоса, и она принялась растерянно оглядываться, словно в поисках помощи. Однако вот прорезался голос женский – веселый, капризный, – и Алёна вздохнула с облегчением. Что бы там ни было на уме у ее теперешних соседей, она будет в купе не единственной женщиной. Так что в случае чего обеим достанется поровну…

«Я сошла с ума! О чем я думаю!» – в который раз за день ужаснулась Алёна.

С этой мыслью она открыла дверь, поздоровалась и, мгновенным, несколько затравленным взглядом окинув купе, поняла, что ночь будет спать спокойно: на ее нижней полке сидела, подобрав под себя ножки, столь хорошенькая и молоденькая, прекрасно одетая и оживленная барышня с по-модному голеньким животиком, что ни один здравомыслящий мужчина в ее присутствии не стал бы тратить силы на унылую особу вроде Алёны. И внезапное осознание того, что прежние попутчики не посмели бы так страшно унижать ее, окажись она помоложе и покрасивей, ущипнуло писательницу за самое сердце…

Впрочем, она тотчас забыла о прошлой ночи, потому что барышня вдруг сказала вместо приветствия:

– А вы мне не уступите свою полку? – и ожидающе уставилась на Алёну небольшими, но очень яркими карими глазами.

Та растерянно моргнула, неуклюже замерла у входа в купе, пробормотала удивленно:

– Но… почему?

Нет, ну в самом деле – почему? Барышня куда моложе Алёны, ей на верхнюю полку залезть – что вспорхнуть. Наша же героиня особой ловкостью никогда не отличалась. К тому же в купе душно, а наверху воздуха еще меньше. Духоты же она не переносит. И вообще, Алёна с детства боится спать на верхней полке – свалиться боится. Ночь проходит в беспрестанных пробуждениях и попытках отодвинуть себя как можно дальше от края, вжаться в стену. Нет, там Алёна уж точно не заснет. А второй бессонной ночи она просто не выдержит. Конечно, можно будет выспаться дома, с утра пораньше, но тогда весь день псу под хвост пойдет. С какой радости, во имя чего она должна меняться?

Конечно, Алёна готова иногда принести жертву ради ближнего своего. Ну, если у барышни, к примеру, сломана нога… Хотя нет, ни гипса, ни костылей вроде не видно. Или она, к примеру, на сносях… Впрочем, девушка такая худышка, что живот у нее скорее впалый, чем выпуклый, что свидетельствует об отлично подкачанном прессе, а не о беременности. Но, наверное, есть все же причина, по которой красотка может просить женщину явно старше себя (да, к превеликому сожалению, тут, даже на самый доброжелательный к Алёне взгляд, двух мнений быть не может!) уступить ей нижнюю полку.

– Но… почему?

– Да просто так, – радостно сообщила барышня. – Из любезности ко мне.

Алёна снова хлопнула глазами.

Интересная постановка вопроса!

– Давайте я положу наверх вашу сумку, – сказал высокий молодой человек, сидевший рядом с барышней, и протянул руку к сумке Алёны.

Однако она молча отодвинула сумку за спину.

Итак, парочка даже не сомневалась, что тетка в черном с радостной готовностью окажет им столь нелепую любезность. Судя по акающему, протяжному выговору, они москвичи. А судя по несусветным манерам, москвичи не коренные, а лимита€, прижившаяся в столице и возомнившая себя круче вареных яиц. Ужасная порода людей, считающих всех провинциалов быдлом. А сами-то кто? Вышли вы все из народа, дети семьи трудовой!

Алёна Дмитриева, между прочим, вовсе не была столь бесхребетна и покладиста, как могло показаться на первый взгляд.

– Может быть, вам уступит место кто-то из молодых людей? – спросила она с улыбкой.

– У меня тоже верхняя полка, – врастяжку произнес сосед барышни. – А у Пети нога в гипсе, – кивнул он на второго молодого человека, полулежавшего на противоположной нижней полке, несколько неуклюже вытянув одну ногу.

Похоже на правду. Кстати, толстощекому Пете Алёна охотно уступила бы свою нижнюю полку. Ну, может, и не очень охотно, но с приятным осознанием собственного благородства. Только не пигалице, которая смотрит на нее с откровенной насмешкой и даже не затрудняется придумать приличную причину собственной наглости. Ну в самом деле, что ей стоило соврать: я, мол, после гипса…

Хотя нет, с гипсом у них Петя. В конце концов, барышня могла оказаться после операции на сердце, после пересадки почек, после… Да какая разница? Честное слово, для Алёны сошла бы любая чушь, лишь бы были соблюдены хотя бы элементарные правила «единого человечьего общежитья», лишь бы не эта ма-асковская уверенность в собственной значимости и избранности – и полной ничтожности всех прочих, не имеющих столичной прописки.

– Прошу меня извинить, – произнесла Алёна вежливо, но непреклонно, – но я… – И осеклась. Она хотела выдумать какую-нибудь причину (нога в гипсе, например… оригинальная такая причина…) или сказать правду: хочу выспаться, а на верхней полке не смогу, но возмутилась: да с какой стати ей вообще что-то объяснять молодым столичным хамам?! – Нет, я не уступлю вам нижнюю полку.

– Почему? – уставилась на нее барышня, явно не веря ушам.

– Да просто так, – процитировала ее Алёна. – Не хочу, и все. Пожалуйста, молодой человек, переберитесь вот сюда, я хотела бы сесть на свою полку.

Мгновенная пауза. В глазах парня – тупое непонимание происходящего.

– Пересядь, Вова! – злым голосом сказала барышня. – А то эта скандалистка нам покою не даст.

Вова поджал губы, метнул в Алёну испепеляющий взгляд, агрессивно выдвинул вперед нижнюю челюсть, но все же перебрался к Пете. Едкое презрение, выплескивающееся из глаз парней и девушки, чудилось, оставляло на коже Алёны ожоги. Ребятки просто спятили, честное слово!

Стараясь сохранять самое безразличное выражение, наша писательница села, поставила рядом сумку и достала из нее «Мемуары княжны Мещерской», которые брала с собой в дорогу. Открыла на первой попавшейся странице и уставилась в книгу, видя, к сожалению, только фигу.

Ух ты, как моральные уроды завели ее! Нервы, конечно, ни к черту. «Если ты будешь так реагировать на всех невеж, тебя надолго не хватит, – попыталась успокоить себя Алёна, но тут же ее словно кипятком ошпарило: – А вдруг они… вдруг они знают о том, что было прошлой ночью?!»

А что было-то? Ничего, кроме тяжелого, непереносимого унижения.

Чушь какая! О том, что произошло, никто не может знать. И ни для кого не имеет значения, кроме самой Алёны с ее гипертрофированным самомнением женщины, которая привыкла считать себя красавицей, желанной для мужчин. У нее вдруг отняли эту уверенность и разбили на мелкие дробезги, как выражались в старину.

А вдруг? Вдруг кто-то из тех трех парней знаком с Вовой или Петей? Или, к примеру, кто-то из тех попутчиков провожал Вову или Петю в Москве? Увидел Алёну, и показал на нее пальцем, и захохотал: «А вон ту бабу мы ночью так уделали!»