Лидия Ульянова - Убийство девушку не красит

И вот вдруг ни с того ни с сего сын просит прилично себя вести. Занятно. Значит ли это, что пижаму и бигуди следует на этот раз спрятать подальше?

Сергей положил трубку и довольно улыбнулся:

– Завтра мама занята, и у нас есть целый день вдвоем. А послезавтра повезем ей письма.

Вот так, без всяких «А хочешь ли ты?», «Не съездишь ли ты со мной?», «Как ты посмотришь, если…», а просто «повезем» – и все. В другой раз Катерина непременно бы заартачилась такому насилию над ее суверенитетом. Но сейчас только потерлась затылком о его подбородок, посиневший к ночи от пробивающейся щетины, и сыто проурчала:

– Как скажешь…

Ольга Петровна Кирикова, в замужестве Потоцкая, озадаченно оглядывала себя в большое старинное зеркало, поправляла жакет легкого летнего костюма. Она томилась в ожидании сына, совершенно не предполагая, чего же ей следует ожидать от его сегодняшнего визита. Что-то подсказывало, что в этот раз все будет необычно. Никогда раньше он так, в лоб не просил ее прилично себя вести. Ей казалось, что, периодически наблюдая мать в пижаме, – пусть и гламурной, – с неизменными пластмассовыми колесиками в пепельных волосах, сын никак на это не реагирует, просто не замечает. Поэтому бессильный и смешной протест был направлен на подружек сына, им адресован.

Оказалось, все-то он видит.

Наблюдает и молча смеется, балбес…

Да ладно уж, Серенький и сам не воспринимал их всерьез, ему и в голову, кажется, не приходило рассматривать их с точки зрения перспектив на семейную жизнь.

А так хотелось бы на старости лет обрести полноценную семью с общим большим столом, дружными воскресными обедами, блинами горой на всю ораву, детским смехом, совместным украшением елки с долгим разглядыванием старых, видавших виды игрушек, свидетелей былых времен. Ангел маминого детства без одного крыла, толстый стеклянный будильник, много лет указывающий на без четверти двенадцать, стеклянные старинные бусы, английский колокольчик с нарисованным на боку охотничьим рожком… О каждой из этих игрушек Ольга могла рассказать целую историю, были б слушатели.

Очень хотелось вечерних кухонных сплетничаний с невесткой за чашкой чая, рассказов о той, прежней жизни. У самой Ольги таких посиделок не случалось, родители мужа умерли еще до их с Кириллом встречи.

Нынче, убеленная сединой, эффектно подкрашенной в голубовато-палевый тон, Ольга была уверена, что смогла бы стать классной, мировой свекровью, передовой и не косной. Но не для этих, право, финтифлюшек. Что они поймут из ее рассказов?

По вечерам, в одиночестве, в огромной новой квартире, купленной заботливым сыном и обставленной лично ею, сильно смахивающей на ту, московскую, Ольга часто, как четки, перебирала свою жизнь. В полной тишине вспоминала свою московскую пору: и большой обеденный стол, и детский смех, и полутемную спальню, где сжимал ее в объятиях Кирилл и где был зачат их единственный сын.

Кирилл… Ах, если бы можно было вернуть все назад! Как декабристка пошла бы за ним на край света.

Впрочем, как декабристка и тогда пошла бы, окажись Кирилл в беде. А он уходил от нее к лучшей жизни.

Ох, от добра добра не ищут… Вот ведь, сына к себе позвал, а ее не позвал, не вспомнил.

Если бы только довелось все по новой…

Седина и морщины – друзья женщины более верные и крепкие, чем все вместе собранные бриллианты, вымыли из души и из головы максимализм молодости, когда с пеленок зрела внутри уверенность, что Родина всего одна, что живет она в единственно правильной в мире стране с единственно приемлемым строем, что скоро догоним и перегоним, построим и заживем…

Вот и получилось: ни прежней, горячо восхваляемой страны, ни мужа.

А Кирилл не смог тогда разбить в ней этой бессмысленной, никчемной уверенности. Как же, истинными героями почитали тогда не диссидентов-предателей, а Павлика Морозова. И что? Диссидентство возведено в ранг святости, а Павлик Морозов оказался убогим, злобным сынком своего истинно русского папаши.

Как удалось все это пережить, взболтаться в один коктейль с прежними, новыми, своими, чужими и не потонуть? Неужели это она, коммунист Ольга Кирикова, ведущий сотрудник музея имени Великой Октябрьской революции, сменила кожу, взгляды, устои, оставила в прошлом многие идеалы, во всяком случае идеологические – все? Пытается, пытается на старости лет найти свое место, определиться, а что толку? Трудно жить без идеалов…

Спасибо Господу, Сергей у нее есть. Но и он давно в ней не нуждается. Не нуждается так, как она в нем. У него своя жизнь. Нет, он помогает материально, чуть что – тут же мчится на помощь. Он хороший, заботливый мальчик. Но с матерью ему не интересно, отдает должное, и только.

Ни-ко-му не нуж-на…

Ольга знала, что Сергей ездил к отцу. Сам рассказал ей об этом, но только когда вернулся. Этот момент больно резанул по сердцу: получалось, что у ее единственного, драгоценного сына не просто от нее тайны, а общие тайны с оставившим его когда-то отцом.

Сын приехал к ней с подарками, необыкновенно вкусным вином, привез фотографии и очень много рассказывал. Ольга ловила себя на мысли, что долгие годы до этого вечера он не говорил с ней так много и проникновенно, так эмоционально, взахлеб. Но опять эмоции эти относились не к ней, а к исчезнувшему в небытие Кириллу.

Сережка вернулся из поездки совсем новый, непривычный, Ольга не могла объяснить себе толком, но чувствовала, что сын будто бы привез с собой нечто для себя особо ценное – какую-то целостность, уверенность, мир в душу. Ей было все-все интересно о Кирилле и про Кирилла, но, опять же, они не были настолько близки, чтобы она могла напрямую спросить сына:

– Как ты думаешь, отец жалеет о нашем с ним разрыве?

А Сергею, может быть, и в голову не пришло самому начать такой разговор, а может, он и не задумывался об этом, эгоистично упивался своим личным обретением отца, и было заметно, как сын счастлив.

Ольга слушала Сергея и чувствовала себя отчасти виноватой. Виноватой за то, что многого лишила своего мальчика, а маленькой расплатой ей служило то, что ей так и не удалось узнать, вспоминает ли еще Кирилл свою Олюшку. На фотографиях Кирилл постарел, превратился в склонного к полноте, сытого, довольного жизнью буржуа – как раз такого, каких рисовали во времена их молодости как прообраз капиталиста.

Но и она теперь не молодая, восторженная, пронизанная насквозь коммунистическими идеалами…

От размышлений Ольгу Петровну отвлек мелодичный звонок. Последний раз бросив взгляд на свое отражение, она медленно повернула латунную кругляшку замка и раскрыла дверь.

Сын выглядел презентабельно, как всегда, но глаза его светились диковинным счастливым светом – как в тот день, когда приехал к ней после возвращения от отца, – а лицо украшала широкая мальчишеская улыбка во весь рот. В руках сын сжимал коробку с тортом. Но рядом с ним…