Сергей Бакшеев - Отравленная страсть

– Заполнить пустые вечера?

– Да. Вот что она сейчас делает?

– Не знаю. Домой пошла.

– И одна там! Ты должен быть рядом! Легко сказать, а если мы поругались?

Словно угадывая мои мысли, вахтер продолжил:

– Настроение девушек переменчиво. Извинись, если даже не виноват. Надо уметь уступать любимой.

И правда! Конечно, надо извиниться. Она же спасла меня от тюрьмы, а я… Тут же захотелось встать и идти к Жене.

– Чай допей, – строго посоветовал Франц Оттович, перехватив мой внутренний порыв. – Не выливать же? Не люблю я этого, чтобы продукты выбрасывали.

Я сунул в рот остаток сухаря и глотнул остывающий чай. Затренькал телефон.

– Дежурный слушает, – живо подхватил трубку вахтер. – Так точно, студенческое общежитие. А вам кого? Заколова? Угу… Сейчас. – Он прикрыл ладонью микрофон и шепнул: – Тебя. Девушка…

Я выхватил трубку.

– Алло!

– Добрый вечер, Тихон. Это я. – Из телефона раздавался совсем иной голос, чем я жаждал услышать.

– Привет, Ира, – тяжело выдавил я, узнав голос Глебовой.

– Тебя выпустили?

– Да, как видишь. Точнее, слышишь.

– Я знала. Я уже звонила в прокуратуру. Просто от тебя хотела услышать. С тобой все в порядке?

– Нормально.

– Здорово!.. Может, приедешь ко мне?

Я молчал, застигнутый врасплох предложением.

– Тебе надо как следует покушать, ты же целые сутки провел под арестом, – затараторила Ирина. – А я большой ужин приготовила. Специально для тебя.

– Уже поздно.

– Ничего. Никто же тебя не планирует выгонять… Отдохнешь, выспишься.

Ах, даже так? Откровеннее не скажешь. Я представил все, что последует после ужина, пресс сжался, внизу живота накатило приятное тепло. Хватит ли у меня сил на такую жизнь?

– Хорошо, Ира, я приеду.

– Жду, – нежно шепнула трубка и чмокнула меня мягким звуком в ухо. – Очень жду.

Вахтер покачал головой:

– Парень, ты бы разобрался со своими девчонками. Я вздохнул глубоко и тяжело и честно признался:

– Я пытаюсь, но…

Как и большинство студентов, я привык ходить быстро. Из общежития к началу занятий мы всегда выбегали в самый последний момент. Если шли в кино или на танцы, тоже долго собирались, а потом лихим аллюром преодолевали расстояние. Гулять просто так, дышать воздухом, созерцать прохожих, вести пустую беседу, представлялось чудным времяпровождением. Да и с кем гулять? Не с Сашкой же Евтушенко, с которым мы и так практически не расставались. Бесцельно гуляют влюбленные парочки, но серьезных отношений с девушками у меня до сих пор не было.

Сейчас ноги не получали никакого четкого импульса и двигались, как сонные мухи, очнувшиеся между рамами после зимней спячки. Глаза тупо смотрели в землю, голова была занята совершенно другим. Я думал, почему с Ириной все получается легко и просто, а с Женей у нас вечные проблемы. И приходил к странным выводам.

Фактически, Ирина была мне безразлична. Да, она милая, трогательная и даже симпатичная, но… Но мне было все равно, как я выгляжу в ее глазах, причиню ли ей неудобства, кажусь ли грубым или холодным. Я никогда не загадывал, какие слова произнесу при встрече с ней, как поступлю в той или иной ситуации. Я забывал о ней сразу при расставании, а вспоминал, когда она сама звонила или когда в молодом организме просыпалось сексуальное желание.

Все остальное время я думал о Жене. Я настолько был отягощен любовью к ней, что этот груз давил при каждой встрече и делал меня слабым. Я таял от любви, как мороженое на солнце, становился нерешительным и боялся причинить любимой хоть малейшее неудобство.

И еще я ревновал. И к Калинину, и к погибшему Андрею, и к носатому декану, и к мордатому прокурору, ко всем мужчинам, что обращали на нее внимание и провожали сладкими пошленькими взглядами. Ревность сжигала меня, мучила как заправский инквизитор, подталкивала к грубым мыслям и оскорблениям. Но все это длилось только до момента встречи. Увидев ее, я умирал от любви и вновь становился слабым.

Я заметил, что давно уже прошел ближайшую автобусную остановку и сильно отклонился от прямого маршрута к Ириному дому. Я шел по улице, где жила Женя.

Конечно, можно было пройти вдоль нее, потом свернуть направо, пересечь дворами несколько кварталов и выйти на проспект, где все равно предстояло делать пересадку. Поздним вечером транспорт ходит редко, и, возможно, так окажется быстрее.

Но дело было не в графике движения автобусов. Это был типичный благостный самообман. Меня незримо тянуло к Жене, и я цеплялся за нелепые уловки, чтобы увидеть ее.

Так или иначе, ноги сами вывели меня к ее дому. Мечтой было – «случайно» застать ее во дворе. Конечно, это была мечта сумасшедшего, но прав Евтушенко, все влюбленные немножко сумасшедшие, и я отчаянно надеялся.

Я прошелся мимо ее подъезда. Кто-то из собачников вывел своего питомца. У Жени, к сожалению, собаки не было, этот вариант встречи отпадал.

Напротив подъезда я заметил черную «Волгу». Приглядевшись к номеру, понял, что это служебная машина Калинина. Выходит, толстый Папик у Жени!

И снова боль ревности разрослась во мне огромной язвой. Этот гад у нее. Он отпустил водителя, значит, хочет остаться надолго. А может, и до утра. Он там, а я – здесь! Он видит ее красоту, дышит ее ароматом, касается ее тела, а я – о, черт! – вляпался в собачье дерьмо!

Я смотрел на окно в Жениной комнате. Свет горел, но шторы были плотно занавешены. Устроившись в беседке на пустой детской площадке, я тоскливо наблюдал за окном. Больше всего я боялся, что свет погаснет. Конечно, свет для интима не помеха, но так хоть оставалась надежда, что они просто беседуют. Ведь мог он заехать по какому-нибудь иному делу? А вот если бы свет погас… Дальше я отказывался думать. Дальше зияла жуткая пропасть и обрывалась жизнь.

Я сидел в углу совершенно темной беседки. Тело вросло в щербатые деревяшки, глаза прилипли к Жениному окну. Один раз на фоне штор промелькнула тень. Фигура спокойно прошла мимо. Меня это несказанно обрадовало. Они просто беседуют, и больше ничего! Я был почти счастлив.

Голова опустилась вниз, мышцы шеи благодарно расслабились. Собачники исчезли, пустой темный двор освещался только окнами жилого дома. Но светлых пятен на хмурой стене осталось совсем немного. В кустах рядом с Жениным подъездом стрекотали насекомые, словно их кто-то встревожил, да через открытую форточку углового окна доносился хриплый голос Владимира Высоцкого. Кто-то крутил заезженную концертную запись известного артиста. Других звуков не было.

Я невольно зевнул. Зажмуренные глаза раскрылись и в панике заметались по фасаду здания. Что-то изменилось! Изменилось в худшую сторону.

Так и есть. Свет в комнате Евгении Русиновой погас! А Калинин не появился. Мое больное воображение мгновенно нарисовало любовную сцену.