Энн Стюард - Черный лед

— Да, он был прекрасен, — ответила Хлоя, хотя не помнила, как он выглядит.

— Может, стоит пригласить его на обед, когда мы вернемся, — заметила ее мать. — Ты ведь не будешь возражать, Хлоя?

Лучше бы ее пчелы искусали.

— Да, конечно, это будет прекрасно.

Мать приняла ее слова за чистую монету, а к тому времени вернулся и отец с чемоданами.

— Счастливого пути, — легко произнесла Хлоя. — Со мной все будет в порядке.

Мать крепко обняла дочку и отодвинулась, чтобы еще раз внимательно посмотреть в ее лицо. Ей не понравится то, что она там увидит, подумала Хлоя, но изменить она ничего не могла.

— Будь осторожна, — попросила ее мать.

Десять минут спустя они уехали, и огромный старый дом затопила благословенная тишина. Хлоя, исполненная сознания долга, включила систему сигнализации, как только родители покинули границы участка, а затем напрочь о ней забыла. Воздух был необычайно холодным. Нежная свежесть расцветающей весны временно отступила куда-то. Надо было следить за телеканалом, по которому постоянно рассказывали о причудах погоды, но зрелище снежных буранов в более северных регионах наводило на нее жуть, так что обычно она этот канал не включала. Разбухшее от облаков небо угрожающе нависало над ней, пронизывающий ветер стегал ее крохотными острыми льдинками. Холодный фронт когда-нибудь пройдет, думала она, пытаясь заглушить инстинктивную нервозность. Ее родителям он повредить не мог — они уехали гораздо дальше, чем мог бы долететь штормовой ветер. Ей он тоже не мог повредить — она вообще никуда не собиралась выезжать. Вместо этого запланировала себе наслаждения одиночества — долго и со вкусом нежиться в джакузи, смотреть по телевизору старые мюзиклы. Раньше она любила смотреть фильмы, в которых демонстрируются боевые искусства, но, вернувшись из Парижа, обнаружила, что плохо переносит деланное изображение насилия. Однако Джуди Гарланд и Джин Келли утешали ее верой в счастливый рай, где люди поют и танцуют от рассвета и до заката. Предстоящие ей несколько дней одиночества она проведет в доме, и плевать, какая погода на улице.

К тому времени, как она выбралась из горячей ванны, уже стемнело. Она завернулась в пушистый махровый халат и побрела в кухню. Панель сигнализации поблескивала зелеными огоньками, сообщая ей, что кругом царит спокойствие и безопасность, и в первый раз за много месяцев Хлоя почувствовала, что по-настоящему голодна. Наверное, потому, что рядом не было матери, которая уговаривала бы ее поесть. Она открыла массивный холодильник, всегда набитый едой до отказа, и отыскала остатки яблочного пирога. Вытащив его, закрыла дверцу и взглянула прямо в темные безжалостные глаза Бастьена Туссена.

Она уронила пирог. Стеклянное блюдо разбилось вдребезги у ее босых ног, но она не сдвинулась с места, застыв в ступоре и глядя на него.

— Ты как будто привидение увидела, Хлоя, — прокомментировал он знакомым, гипнотизирующим ее голосом. — Ты ведь не думала, что я погиб?

Ей пришлось потратить некоторое время, чтобы справиться с голосом.

— Я не была уверена, — ответила она.

Он выглядел как-то иначе, видимо, похудел. На лице появились морщины, то ли от горя, то ли от чего другого, волосы еще больше отросли и как будто выгорели прядями под солнцем, что очень шло к его загорелой коже. Странно, но она никогда не представляла себе его на солнце — только в тени и во тьме.

— Убить меня нелегко, — усмехнулся Бастьен. Он стоял слишком близко, и Хлоя шагнула было назад, чтобы отодвинуться от него, но он схватил ее за руку стальной хваткой. Она инстинктивно попыталась сопротивляться, но он попросту поднял ее и переставил подальше от битого стекла. Она забыла, что ноги ее босы.

— Ты, наверное, хочешь одеться, — предложил он. — Я подожду, а пока уберу мусор.

— Мне не нужно одеваться, — возразила она. — Я никуда не собираюсь идти. А ты можешь уйти прямо сейчас. Я не знаю, почему ты вдруг появился из ниоткуда, но я не хочу, чтобы ты здесь был. Уходи.

— Ожерелье.

— Что?

— Я пришел за бриллиантовым ожерельем, — спокойно пояснил он. — Помнишь, ты надевала его в Париже? Оно стоит некоторую сумму денег, и я пришел его вернуть.

Она уставилась на него, потрясенная.

— Почему тогда ты раньше не пришел?

— Я… не мог.

— Почему ты просто не позвонил и не попросил отослать его тебе?

— Это не такая вещь, которую можно доверить почте или даже курьеру. Прошу прощения, если мое присутствие тебя стесняет, но у меня не было выбора, кроме как приехать самому.

«Я ничего не чувствую», — сказала себе Хлоя. Это как будто зондировать рану только для того, чтобы убедиться, что она зажила. Она смотрела в его темные непроницаемые глаза и была уверена, что вообще ничего не чувствует.

— Ладно, — ответила она. — Я схожу принесу его, а потом ты можешь уйти. Мне в самом деле нечего тебе сказать.

— Я и не ожидал иного. — Он облокотился о кухонную стойку. — Просто отдай мне ожерелье, и я пойду своей дорогой.

Хлоя еще мгновение пристально смотрела на него. Он не должен был находиться на кухне ее матери. Он не должен был стоять в двух шагах от нее, когда на ней не надето ничего, кроме перехваченного пояском махрового халата. Она ничего не испытывала к нему, ни ненависти, ни страсти — ее охватило полное оцепенение, благословенная бесчувственность, которая защищала ее в течение тех последних нескольких дней, проведенных в Париже. Она должна изгнать его отсюда, прежде чем оцепенение спадет.

— Стой здесь и не шевелись, — приказала она, проходя мимо Бастьена к лестнице, ведущей из кухни, и стараясь держаться вне его досягаемости. Он не сделал попытки коснуться ее, и она почувствовала себя глупо, но не могла справиться с собой. Чем ближе она к нему находилась, тем ненадежнее ей казалось ее положение.

Большая часть ее вещей осталась в гостевом домике, но наверху в сушилке лежало какое-то чистое белье. Выбор был небогат, но она отыскала среди прочего старые серые тренировочные брюки, мешковатую серую футболку и толстые шерстяные носки. Ее волосы начали отрастать вновь, и она стягивала их в хвост на затылке, отказываясь глядеть на себя в зеркало. Она и без того знала, как выглядит ее отражение, но ее это не заботило.

Про ожерелье она действительно забыла. Сняла его на полпути над Атлантикой, а сразу по прибытии домой отец запер его в сейфе. Если бы она только вспомнила о нем, то смогла бы найти какой-нибудь способ переправить его Бастьену.

Смогла бы? Она не знала его имени, не знала, на кого он работает, где живет. Она не знала о нем абсолютно ничего. Кроме того, что он убийца.

Вечерний свет приобрел зловеще-сизую окраску. Она выглянула в окно, высматривая его автомобиль и удивляясь, как он смог проникнуть в дом, не потревожив систему сигнализации. Глупый вопрос: он, наверное, смог бы пройти сквозь стену, если бы захотел. Стандартная система безопасности, должно быть, представлялась ему детской забавой.