Энн Стюард - Черный лед

И вот он опять вернулся к скитальческой жизни, но на этот раз он одинок. Переезжает с места на место, не останавливаясь нигде надолго и не оставляя следов. После безумия венецианского карнавала он покинул Венецию и отправился на запад. Азорские острова подарили ему тепло и покой, и только однажды он вспомнил о Хлое — когда ушей его мимолетно коснулась мелодичная португальская речь, он подумал, что этот язык тоже мог бы принадлежать к числу тех, которыми она овладела.

Она жива, с ней все хорошо, она заключена в горах Северной Каролины, и это все, что ему нужно было знать. Ей больше ничего от него не требовалось — ни пищи, ни тепла, ни секса, ни самой жизни. К этому времени одна только мысль о нем должна была приводить ее в ужас. Если она вообще о нем думала.

Он мог только надеяться, что таких мыслей у нее не возникало. Она была плохо подготовлена для тех нескольких дней, которые они провели вместе: смерть и насилие — не самый обычный жребий, выпадающий молоденьким девушкам, особенно американкам. Если бы она сама не сумела стереть все это из памяти, ее умные и опытные родители — он был в этом уверен — возили бы ее от врача к врачу до тех пор, пока она не исцелится. Исцелится от воспоминаний. Исцелится от него.

Он лежал на солнце, позволяя своему разуму бездействовать, а своему телу — набираться сил. Он не знал, куда направится отсюда дальше — Греция отпадала, Дальний Восток был не лучшей идеей. Якудза не слишком радостно восприняла потерю Отоми, а их разведывательная сеть соперничала с агентурой Комитета. Едва его нога ступит на японскую землю или хотя бы приблизится к ней, его найдут и уничтожат, даже если вокруг будет миллион человек. А он обнаружил, что больше не стремится к смерти, хотя не мог еще понять почему.

Он не собирался ехать в Штаты — это было совершенно исключено. Америка — страна огромная, но если он появится в ее обширных пределах, ему придется остерегаться одной, но очень опасной встречи. Одной женщины. С этим ничего не поделаешь: он не смог бы сосредоточиться ни на чем другом, пока не уехал бы вновь. Даже Канада могла оказаться слишком близко.

Швейцария — вот неплохой вариант. Страна, соблюдающая строгий нейтралитет. Или Скандинавия — возможно, Швеция.

Боже, нет! Он уже никогда больше не сможет вспомнить о Стокгольме, не подумав… дьявол, он даже не знал, о чем думает. Она заполонила его мир, отравила его мир. Ему некуда было бежать, никуда не скрыться от мысли о ней. Может быть, в конце концов он опять захочет умереть.

А может быть, это просто часть ниспосланного ему возмездия.

Он выпил слишком много, но что еще он мог делать, лежа на солнышке и пытаясь не думать?

Пить, курить, спать с миленькой официанткой, когда напьется до того, что обо всем забудет. Хорошая жизнь, сказал он себе, поправляя на носу солнцезащитные очки и щурясь сквозь них на яркое португальское солнце. Остаться, что ли, здесь навсегда…

Солнце зашло за тучи, и он терпеливо ждал, закрыв глаза, когда оно вновь появится. А когда открыл их, то обнаружил, что рядом с его шезлонгом стоит Йенсен.

Он очень изменился с тех пор, как Бастьен последний раз видел его на противоположном конце зала в отеле «Дени», где тот поддерживал Рикетти. Его волосы стали длиннее, и цвет их теперь был иссиня-черным, он был одет в дизайнерский джинсовый костюм, и, хотя глаза его были прикрыты солнцезащитными очками, Бастьен не сомневался, что их естественный голубой цвет тоже сменился каким-то другим.

— Ты пришел, чтобы убить меня? — лениво поинтересовался он, не шевельнувшись в своем шезлонге. — Здесь довольно людное местечко, а мне очень не хочется, чтобы тебя схватили. Мы с тобой всегда хорошо понимали друг друга. Почему бы тебе не подождать, пока я вернусь в свою комнату или останусь в одиночестве на пустынной улице?

— Ты слишком мелодраматичен, — ответил Йенсен, занимая соседний с ним шезлонг. Оружия при нем, по видимости, не наблюдалось, но Бастьена было не обмануть. Ни один агент не ходит без оружия. Вокруг слишком много неизвестных и невидимых врагов. — Если бы я хотел тебя убить, я бы сделал это еще тогда, в Париже, когда Томасон отдал мне приказ. А я вместо этого тебя отпустил.

Бастьен слабо улыбнулся:

— Так и думал, что это должен был сделать ты. Почему же ты изменил решение?

— Томасон — дерьмо. Но он не вечно будет главным, а ты слишком ценный инструмент, чтобы попросту от тебя избавиться.

Бастьен улыбнулся той же слабой улыбкой:

— Прости, Йенсен. Я уже никуда не годный инструмент. Давай, избавься от меня.

Йенсен мотнул головой.

— Я убиваю только тогда, когда мне за это платят, — сказал он. — А ты не хочешь ли спросить, зачем я здесь?

— Если не затем, чтобы меня убить, тогда, полагаю, ты должен уговорить меня вернуться к родным пенатам. Но ты зря тратишь время. Скажи Томасону, пусть он трахнет себя в задницу.

— Томасон не знает, что я здесь, а если бы узнал, это не доставило бы ему удовольствия.

Бастьен поднял темные очки на лоб и пристально уставился на своего товарища:

— Тогда кто тебя послал?

— Мы с тобой не были единственными членами Комитета на тех собраниях.

— Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю. Вроде того, кто еще числился в нашей платежной ведомости.

Йенсен покачал головой:

— Это закрытая информация, а поскольку ты выпал из обоймы, то подобные сведения слишком опасны, чтобы их распространять.

— Прекрасно, — сказал Бастьен, вновь опуская на глаза солнцезащитные очки. — Я не вернусь, можешь так им и передать. Теперь либо убивай меня, либо убирайся.

— Я здесь не для того, чтобы вернуть тебя. Я хочу тебя предупредить.

— Я не нуждаюсь в предупреждениях, Йенсен. Если уж я сумел остаться в живых до сих пор, то и дальше сумею, пока мне это будет угодно.

— Речь не о тебе, Бастьен. Мы оба знаем, что ты всегда находишься в опасности. Речь о твоей маленькой американке. Похоже, они ее нашли.

Весна в горы Северной Каролины пришла рано, но Хлое было не до весны. Родители потакали ей во всем, братья и сестра нянчились с ней, племянники и племянницы восхищались ею, но незаживающая рваная рана в душе по-прежнему кровоточила. Всякий раз, когда она думала, что рана уже зарубцевалась, что-нибудь всплывало в памяти, и ее опять начинало трясти.

Морин, оседающая на снег, нож, выпавший из ее руки, кровь, окропившая пышные белые сугробы. Широко раскрытые неподвижные глаза Сильвии, уставившиеся на смерть, которая пришла за ней Беспорядочная груда тел, крики и стоны, запах крови в отеле «Дени». Она вспоминала, ее начинало трясти, а рядом не было никого, кто приказал бы ей: «Дыши!»

Все они были мертвы — в этом она могла удостовериться. Полиция ворвалась в зал как раз через секунду после того, как они с Бастьеном выпрыгнули с балкона. Те, кто выжил в перестрелке, вскоре умерли в больнице. Как удобно, что никого из тех, кто мог сказать правду, не осталось в живых. Моника умерла на месте от выстрела в лицо, как сказал ей Бастьен. Барон скончался день или два спустя, остальные были уже покойниками.