Джастин Дэвис - Лучшая месть

– Симпатичная лошадь.

Это удивило Джессу – Сент-Джон казался ей абсолютно городским человеком, который ничего не должен знать о лошадях.

– Он самый лучший, – отозвалась она.

– И сейчас? – Голос звучал удивленно.

– Сейчас ему двадцать. Макс на заслуженном отдыхе. Док Гальперин говорит, что его не удивит, если он доживет до двадцати пяти.

Джесса посмотрела на фотографию, борясь с желанием коснуться изображения усмехающегося пса.

– Если бы собаки могли жить так долго, – тихо сказала она.

– Все еще горюете?

– Конечно. Мне всегда будет не хватать Кьюлы. Он был чудесным псом. Но сейчас у нас есть его внук, Мауи.

Сент-Джон огляделся вокруг, словно ища собаку.

– Он всю неделю с мамой, – объяснила Джесса. – Мауи всегда знает, кому из нас тяжелее.

Она почти ожидала, что Сент-Джон фыркнет. Иногда он казался таким суровым, презирающим все сентиментальные эмоции.

Но вместо этого он сказал:

– Наследственное.

Джесса недоуменно моргнула. Это было одно из величайших дарований Кьюлы – внутреннее ощущение того, кто больше нуждается в его теплом, любящем присутствии. Он пытался завлечь страдающего члена семьи в игру с чисто собачьей мудростью, но, потерпев неудачу, старался его утешить. И это ему удавалось почти всегда.

Она открыла рот, чтобы спросить, откуда он это знает, но Сент-Джон прервал ее, заговорив о новой идее. Джесса должна была признать ее достоинства: подарить обширную отцовскую коллекцию книг городской библиотеке от его имени казалось хорошим вкладом, который он бы оценил. И этикетки, которые Сент-Джон предлагал вложить в каждую книгу, служили бы напоминанием для читающих.

– Нет возражений? – спросил он, когда Джесса медленно кивнула.

– Это совсем другое дело – это не спекуляция именем, как в случае с фотографией. Я бы сама хотела передать библиотеку городу – думаю, что и отец тоже. И это не будет выглядеть элементом кампании, играющим на его смерти.

– Сохраните некоторые, – предложил Сент-Джон.

– Да, некоторые я хочу сохранить. Особенно личные. Книги о гражданской войне, в которых упомянут его прапрапра-не-знаю-какой-дедуш-ка. И экземпляр «Тома Сойера и Гекльберри Финна», который отец читал мне, когда я была маленькой. А я читала «Гека» ему в тот день, когда он умер. – Она вздохнула. – В книге все еще осталась закладка, которой он всегда пользовался, к ней прикреплена глиняная собачка, которую я сделала для него в третьем классе.

Сент-Джон бросил на нее странный взгляд, который Джесса не могла расшифровать, и внезапно быстро вышел.

Джесса осталась одна, глядя на изображение давно умершего преданного друга и удивляясь, как человек мог знать так много о собаке, которую никогда не видел.

Сент-Джон шел по дорожке вдоль реки, стараясь убедить себя в том, что он не так потрясен, как ему кажется. Он смотрел на воду, используя всю силу самодисциплины, чтобы взять под контроль нежелательные, нехарактерные и непродуктивные эмоции.

Сойдя с дорожки, Сент-Джон спустился к краю воды. Река здесь была шире возле большой излучины вокруг возвышенности, на которой стоял Сидар, и зеленовато-коричневого цвета из-за нависающих над водой и отражающихся в ней деревьев. Кто-то разумно выбрал это место для постройки города, над полноводным участком реки, где вред могли причинить лишь бури, случающиеся раз в сто лет.

Вроде той, которая разразилась двадцать лет назад.

Дойдя до нужного места, Сент-Джон остановился и сел на выступ, где сидел той ночью, дрожа под проливным дождем и наблюдая, как река бурлит вокруг основания скалы, обычно возвышающейся над водой на добрые десять футов.

Сент-Джон глубоко вздохнул, заставляя себя привести в порядок эмоции. Он едва не заставил Джессу заподозрить то, что в действительности произошло той ночью, хотя это не входило в его намерения. Оставив несколько улик, Сент-Джон считал, что все подумают, будто он утонул, унесенный разлившейся от дождя водой.

Как только дождь прекратился, Сент-Джон начал действовать. Он спрятал деньги, накопленные за последнюю пару лет и дополненные пачкой купюр, украденных из отцовского ящика стола, вместе с замысловатым зажимом в передний карман джинсов. Старик обнаружит пропажу, как только откроет ящик, но к тому времени он уже будет далеко.

Потом Сент-Джон взял несколько нужных ему вещей из школьного ранца и бросил его на землю, чтобы остальные вещи высыпались – тогда все подумают, что недостающие предметы унесло водой. Впрочем, едва ли кто-нибудь заметил бы исчезновение столь незначительных вещей, но ему они были дороги. Единственная фотография дедушки и бабушки, сохраненная отчасти потому, что все говорили, будто он очень похож на деда, которого он никогда не знал, лежала в заднем кармане, завернутая в пластик, оставшийся от сэндвича из школьного ланча.

Далее последовал камень, найденный им в двенадцатый день рождения и удивительно напоминавший по форме лошадиную голову. Но Сент-Джон надолго забыл о нем, потому что в тот день отец долго объяснял ему его семейные обязанности, которые по достижении столь «зрелого» возраста уже должны его интересовать. Он хранил камень, как напоминание не доверять ничему хорошему, поскольку оно может обернуться плохим.

Последними были две самые важные вещи: фуражка его деда, словно воскрешавшая яркий образ человека, который носил ее так часто, и брелок для цепочки с ключами, изготовленный из жженой глины в форме собаки Кьюлы. Брелок был важен, потому что его сделала для него Джесса вместе с закладкой для своего отца. Джесса объяснила с серьезностью, на которую способен только очень смышленый и добрый десятилетний ребенок, что Кьюла умел утешать как ни одно человеческое существо и поэтому должна остаться с ним всегда.

Так оно и вышло, думал Сент-Джон. Брелок в виде чуть кривобокой собаки был при нем и сегодня, хотя и надежно спрятан. Маленький талисман оказался могущественнее камня, потому что напоминал кого-то, кого он любил, и успокаивал в самые тяжелые минуты с помощью простого прикосновения руки к руке.

В один из дней Сент-Джон даже перестал носить с собой камень в форме лошадиной головы, боясь, что он может разбить маленькую фигурку. Кривобокая собака была важнее.

Только позже Сент-Джон осознал тот день как поворотный пункт, когда он решил больше не позволять отцу контролировать его, как будто он все еще рядом. Сент-Джон не придавал особого значения символам, но этот словно горел перед ним неоновым светом.

Что-то прыгнуло в воде, оставив рябь на почти гладкой поверхности. В ту ночь она отнюдь не была гладкой – река яростно вздыбилась под потоками дождя и порывами ветра.