Джулия Веллсли - Комната в башне

Наш разговор прервал приход Мэйкинс, объявившего, что обед готов.

К вечеру погода резко переменилась, и, прислушиваясь к потокам воды, ударявшей в стекло, я не один раз ловила себя на мысли о всемирном потопе. Пришлось весь день напролет довольствоваться созерцанием сплошной серой пелены за окном. О прогулке нечего было и думать. Общаться с Веннерами у меня не было ни малейшего желания, да и они, похоже, не слишком во мне нуждались.

Миссис Веннер весь день пропадала на кухне, решая со служанкой какие-то сложные кулинарные вопросы. Хозяин не выходил из кабинета. Мэри сидела у себя тихо, как мышка, и только к вечеру собралась на прогулку, однако меня не пригласила. И к лучшему — у меня совершенно отсутствовало желание бродить по болотам под моросящим дождем, в непроглядной пелене водяных брызг.

Тарквин также не выходил из своей комнаты. Я надеялась услышать скрипку, но с третьего этажа не доносилось ни звука. Может быть, он читает или учит уроки?

Последующие дни при встречах со мной Тарквин был подчеркнуто вежлив, но не так приветлив, как в первый день — скорее деловит и замкнут.

В общем, уик-энд выдался неудачный. Мне оставалось только тешить себя мыслью, что погода рано или поздно улучшится. Неплохо бы съездить с хозяевами в город — может быть, удастся купить пару хороших книг, чтобы было с чем коротать дождливые вечера.

В понедельник снова выглянуло солнце. За завтраком я спросила мистера Веннера о лошадях. Он проводил меня в конюшню и показал предназначавшегося для меня симпатичного пони. Убедившись, что я умею обращаться с седлом и уздечкой, Веннер пожелал мне приятной прогулки. Ни Тарквин, ни Мэри в то утро так и не составили мне компанию.

Костюма для верховой езды у меня, разумеется, не оказалось, так что пришлось остановиться на вельветовых брюках, нарядной белой блузке и красном жилете. Волосы я подвязала лентой из красного шелка и, повертевшись в таком наряде перед зеркалом, осталась вполне довольна собой. В ушах прозвучал насмешливый голос Терри: «Смотрите-ка, наша красавица вознамерилась уложить всех деревенских жителей на обе лопатки!»

Не дай Бог, свалюсь с норовистой лошадки прямо в болотную жижу, уж тогда поглазеть на такое диво соберется толпа побольше, чем в Гайд-парке в субботний вечер! С такими не слишком радужными мыслями я и отправилась в путь.

Однако лошадка оказалась на удивление смирной и послушной. Она не шелохнулась, пока я довольно неуклюже взбиралась в седло. Я без всяких приключений обогнула овраг за домом и выехала на проселочную дорогу, змеей оплетавшую вершину холма. С возвышенности дом был виден как на ладони.

Он оказался намного больше, чем я себе представляла, — особенно флигели, из которых мне разрешалось посещать только один. Все сооружение выглядело, как и в первый раз, громоздким и мрачным. Издали зловещее сходство с крепостью, застывшей перед битвой, только усиливалось.

Спустившись с холма, я не торопясь ехала по берегу реки, приближаясь к небольшому водопаду: смешанная с болотной ряской вода, пенясь, низвергалась с пятиметровой высоты. По другую сторону бурлящего водоема показалась фигура еще одного всадника. Он приветливо помахал мне рукой.

— Э-гей, здравствуйте! Вы, конечно, мисс Оршад?!

— Да, это я.

— Меня зовут Родрик Игэн. Ваш ближайший сосед. Мы живем вон там, за поворотом, в Шорт Барроу, — он сделал неопределенное движение рукой. — Я хотел наведаться еще вчера, но решил, что вам лучше пару дней попривыкнуть к здешней жизни…

— Да и погода стояла не слишком благоприятная.

— Разве было так уж плохо?

— Ну, если вы привычны к этой бесконечной мороси… Похоже, в честь моего приезда разверзлись хляби небесные.

— Для вас это новость? — Игэн был слегка удивлен.

— Достаточно неприятная, признаюсь.

— Морось и туман — для здешних мест явление обычное, и только с вашим приездом начало проглядывать солнце. В низине всегда высокая влажность.

— Для меня это слабое утешение.

Мистер Игэн по мелководью перебрался на мой берег. Теперь мы ехали бок о бок.

— Давайте подъедем к тому взгорку, — предложил он, — и посидим немного. Трудно разговаривать на ходу.

Мы спешились и повели лошадей на поводу. Мой собеседник был высок ростом, примерно шести футов. Изрядно потертый, но когда-то, должно быть, элегантный и изысканный костюм для верховой езды выдавал в нем человека с неплохим для провинции вкусом. Шапки на нем не было, вьющиеся каштановые волосы растрепались на ветру.

Мы присели на траву, Игэн предложил мне сигарету.

— И как вам понравилось ваше семейство? — спросил он, кивнув на Лонг Барроу.

— Очень милые люди, — ответила я уклончиво.

— Но живут уж слишком обособленно, никого к себе не приглашают. Вам не будет с ними скучно?

— Я приехала работать, — улыбкой я постаралась смягчить резкость ответа.

— Сомневаюсь, что вам будет интересно целыми днями заниматься с отпрыском Веннеров… особенно после Лондона. Не тянет еще обратно?

— Напротив, я вздохнула с облегчением, когда наконец вырвалась оттуда.

— Это тоже можно понять. Ваш отец был знаменитым скрипачом и, кажется, умер совсем недавно?

Я взглянула в лицо Игэна, но не обнаружила ничего, кроме простодушного любопытства.

— Он покончил с собой. В своей артистической уборной в зале Лондонской филармонии. Перед сольным концертом.

У меня внезапно перехватило дыхание. Впервые за последние семь месяцев, после этого страшного известия, я произнесла слова «покончил с собой» спокойно, не плача и не срываясь на крик. Шоковое состояние когда-нибудь проходит. Но Игэна моя реакция все равно напугала.

— Я не хотел, не думал… Простите…

Вид у него был такой виноватый, что я вымученно улыбнулась.

— Прошло уже довольно много времени. Он просто не смог пережить смерти моей матери. Больше года тому назад.

— Да, о ней я тоже слышал. Она была певицей?

— Элеонора Пачелли.

— Вспомнил, вспомнил. К сожалению, в музыке я невежда, как и все мои родственники. У нее был такой низкий голос…

— Контральто, — подсказала я.

— Да, именно так.

Ее называли Белла Элеонора — Элеонора Прекрасная. Из Ковент-Гардена — в Рим, из Рима — в Париж, из Парижа — в Австралию… Даже сдержанные азиаты принимали ее восторженно, что уж говорить о европейцах. Блистательная и неотразимая…

Она не отличалась супружеской верностью. Я знала об этом с детства и очень переживала. Когда мне исполнилось шестнадцать, отец впервые взял меня с собой в гастрольную поездку. Они с Элеонорой выступали в одних и тех же залах, но неизменно в разных номерах. Об этом заботились их импресарио. Я вошла в сложный мир отца, почувствовала и величие славы, и ее невыносимое бремя… Обо всем этом просто невозможно было рассказать Игэну.