Светлана Прокопчик - Сын красного ярла

Бедняжка моя, она искренне верила, что вещи крал не Глеб… А я, увы, убедилась в обратном. Нет, ну а кому еще это надо?

С утра началось светопреставление. Во-первых, я совершенно не понимала, что теперь говорить девчонкам на работе. Во-вторых, мне позвонила Елена Петровна и проинформировала, что Глеб лег на обследование в Центр Психического Здоровья. Мой дурак, оказалось, обвинил его в клептомании, и Глеб решил во что бы то ни стало снять с себя это клеймо. Даже в психушку сам отправился.

Девчонки, конечно, разговор слышали — у нас телефон в общей комнате, нас там пятеро, и все уши навострили. Мне сочувствовали, но я понимала — рады, мерзавки. Только Танька искренне переживала. Позвонила своей матери, та у нее психотерапевтом работает, в частной клинике какой-то. Мать что-то мямлила, я не поняла, если честно. Не обнадежила она меня. Но подкинула очень дельную мысль.

Клептомания, сказала она, по наследству не передается. И если человек богатый, то ее можно рассматривать как безобидную причуду. Главное, чтоб родственники знали и не расстраивались слишком. А так — она не понимает, чего мой дурак запретил дочери встречаться с Глебом. Ну, выйдет она за него, будет жить с любимым человеком. Клептомания даже получше алкоголизма будет, или инфантилизма, или еще каких-то неприятностей. В конце концов, ничего страшного. Да и мы скоро привыкнем. Скажем, достаточно приучить человека наутро просматривать свои карманы и возвращать украденное.

Я так подумала — да права она. А мой дурак запретил, потому что… Да потому что дурак! Не понимает, что важно, а что ерунда на постном масле.

И стала я потихоньку моего дурака подтачивать. Ходила, рассуждала, статейки нужные — Танька у своей матери брала — подсовывала. Вот только мой козел уперся — и ни в какую. Ему еще Толик все уши прожужжал, опять Ваньку своего разрекламировал, и Тамарка к нам зачастила… Кошмар, мой дом в проходной двор превратился! Муж уже начал поговаривать, что уволится и с Толиком фирму организует, по торговле компьютерами, у того какие-то связи в Таиланде объявились.

Ну, я и успокоилась. Юлька вроде в себя пришла, улыбаться начала. Ладно, думаю я, время лечит все. Может, и к лучшему оно, что этот брак расстроился. Легко ли было бы ей одной в Норвегии? Да, конечно, мать у Глеба русская. Но, во-первых, сама с закидонами, во-вторых, она ж свекровь, не мать родная. Да и я извелась бы вся — как там моя девочка?

И как-то все так хорошо пошло, что у меня на душе полегчало. Мой дурак пить бросил, целыми днями с оформлением документов носился, перспективы нам с Юлькой радужные рисовал… Тут-то беда и грянула.

Он пришел домой мрачный. Ничего не рассказывал, только вечером ему кто-то позвонил по телефону, и я даже не поняла, кто — муж говорил отрывисто, междометиями. Потом оделся, сказал «я на полчасика» и вышел на улицу.

Мы ждали до утра, не смыкая глаз. Утром я позвонила Толику, тот понятия не имел, куда мой дурак пропал. Я позвонила в милицию, меня там огорошили — оказывается, если человек пропал, то заявление в розыск можно только через три дня подавать. Интересно, а если он сейчас с сердечным приступом в кустах лежит, и за три дня помрет?! Ох, и хамы же в нашем отделении работают.

Но тут Юлька поступила умно. Пошла к участковому. У нас участковый молодой, в той же школе, что и моя дочь, учился. И живет в соседнем подъезде.

Вернулась белая и с запахом водки, явно с ним бутылку распила.

— Мам, — сказала она, — отец в реанимации.

К счастью, я была к этому готова.

— Главное, что живой.

Тут она мне в глаза посмотрела:

— У него ножевое ранение в сердце. Мам, его убить пытались. И…

Тут она разрыдалась. Я еще тогда поняла, и в который уже раз прокляла свою доверчивость. А ведь сама убеждала моего дурака простить этого норвежского мерзавца! Только мой дурак когда надо — очень умный.

— Глеба забрали, — всхлипывала Юлька. — Мама, этого не может, не может, не может такого быть, не мог он на отца руку поднять…

Может, мрачно думала я. Все может. Вот ведь псих! И на Юльку, чтоб не защищала своего мерзавца, наорала. Я ей все припомнила — и ее озабоченную учительницу, и Генку, и многое, многое… Юлька глядела на меня мертвыми глазами, потом встала и закрылась в своей комнате.

С того дня мы почти не разговаривали. Юлька уходила из дома утром, возвращалась вечером, от ужина отказывалась. Говорила, что не голодна. Исхудала и почернела, но я марку держала, не сдавалась. Хотя очень мне ее жалко было. Ну что за мозги бог девке дал? Что ж она мерзавца от порядочного человека отличить не может?! Начала было ей говорить, чтоб она с Ванькой помирилась, поди, ждет ее до сих пор. Юлька отмалчивалась.

И, главное, в выходные тоже уматывала. Я почти рукой на нее махнула. Ну если она такая идиотка, что с нее взять?!

Моего дурака выписали. Приехал обросший бородой, тощий, под глазами круги черные… Я и плакала, и радовалась — живой все-таки. С Толиком он больше не общался, сказал, что тот много хочет. И все. Мне опять радость: Тамарку не увижу. Зато про Глеба рассказал.

Это ведь он звонил тем вечером. Сказал, что врачи не подтвердили наличие у него психических заболеваний. Предложил встретиться, чтобы показать документы. Специально выпросил у врачей, чтоб моему дураку в нос сунуть. И мой пошел! Уверял еще, чтоб отвадить его окончательно, на встречу согласился. Настроение у него такое было, что нагрубить кому-нибудь хотелось — он с утра с Толиком поцапался, из-за фирмы этой чертовой. Вот и решил, что повод есть зло сорвать…

И только ночью, когда я почти уснула, он тихо сказал:

— Не Глеб меня пырнул.

— Что?

— Я говорю, если б не норвежец, я б там окочурился. Это же он «Скорую» вызвал. Я в сознание пришел, а он как раз подбегал. Не он это…

— А кто?! Ну кто?!

— Не ори. Юльку разбудишь.

— Я и так не сплю, — сказала Юлька. Засранка, подслушивала! — Пап, ты уверен?

— Да видел я его! — разгорячился мой дурак. — Тот, первый, ростом пониже меня был, а Глеб каланча! И рыжий он, и одет не так был… Я и куртку ту запомнил, все запомнил…

— А следователю скажешь? — у Юльки глаза в темноте засветились.

— Иди спать! — не выдержала я. — Отец едва с того света выкарабкался, а она все о хахалях своих думает…

А утром к нам пришел симпатичный молодой человек, сказал, что адвокат Глеба. Ох, сколько я о своей дочери нового узнала! Меня чуть удар не хватил.

Мерзавка бросила институт. И на рынок торговать пошла. Чтоб на адвоката для своего ублюдка заработать. Нет, ну лучше б я аборт сделала, лучше б я ее в доме малютки оставила, это же не дочь, а позорище какое-то! Мужика увидит — и сразу можно в психушку ее класть…

Глеба я ненавидела. Что бы там мой дурак ни говорил — он его пырнул, больше некому. Ну просто ни у кого больше повода нет, ни у кого! Я так следователю и сказала, специально на прием пошла, предупредить. Да следователь и сам так думал. Успокоил меня: остались какие-то формальные процедуры, и он передает дело в суд. За уголовные преступления иностранцев не депортируют, тут отсиживают. Вот и хорошо, думала я, у нас небось колонии не такие, как благоустроенные тюрьмы в Норвегии. Там, говорят, в камерах телевизоры и на выходные домой отпускают, а по тюрьме экскурсии водят. Или это в Швеции?