Кристи Филипс - Хранитель забытых тайн

Ты должна знать, что Монтегю покинул меня совершенно — меня, своего верного слугу и помощника. И тем самым показал себя настоящим трусом — он заявил, что не знает меня и не имеет ко мне никакого отношения, и палец о палец не ударил, чтобы, облегчить условия моего заточения, и это несмотря на то, что сейчас он очень богат и имеет средства сделать это. Я слышал, что он наконец добился цели своих мечтаний и, женившись на первой попавшейся богатой английской невесте, привез ее в Париж, где и живет теперь, наслаждаясь дрязгами своего несчастного брака. Тебе может показаться странным, что мне известны самые свежие светские сплетни, но если узнаешь об условиях, в которых меня содержат, то поймешь: это почти то же самое, что вращаться при дворе. Но больше не стану держать тебя в неизвестности. Вот мой рассказ.

Мне удалось отомстить почти всем виновным в смерти нашей любимой принцессы, которой мы стольким обязаны: я — любовью и нежностью, а ты — своим удачным замужеством; ведь если бы она не представила тебя герцогу д’Аленсону, ты, возможно, жила бы теперь не в роскошной вилле на рю де Варенн, а прозябала в грязной лачуге нашего скареда дядюшки, которую он называет домом. Но, увы, меня выследили те, кому я совсем не собирался приносить вреда, и только их вмешательство вынудило меня пойти на это. Однако к ним я не питаю никакой ненависти. Ведь именно благодаря великодушию и благородству миссис Девлин — или, следует сказать, миссис Стратерн, как мягко она поправила меня во время одного из своих визитов — я имею возможность писать тебе, поскольку это она снабдила меня чернилами, бумагой, пером и свечой, а также обеспечивает горячей пищей, чтобы я поддерживал свой организм и не умер слишком рано.

До тебя, возможно, дошли слухи о том, что дрался я до последнего, но, в конце концов, доктор Стратерн ранил меня в ногу, а миссис Стратерн столкнула в реку. Сперва они думали, что я погиб, что я неизбежно должен утонуть в бурной реке, — примерно так рассказывала мне об этом позже миссис Стратерн. Но, погрузившись в быстрый поток, я выплыл, и мне удалось ухватиться за обломок какого-то дерева. Мой импровизированный плот понес меня вниз по течению этой сточной канавы. Должен сказать, что грязь и гадость, которая плавает во Флит-дич, неблагоприятно сказалась на состоянии моей раны, но во всем остальном я остался цел и невредим и был полон решимости во что бы то ни стало добраться до восточного побережья и до Дептфордских доков, где за несколько гиней можно сесть на корабль, идущий во Францию.

Но меня уже поджидала королевская стража. Как только я выбрался на грязный берег неподалеку от Флит — стрит, меня схватили. Стражниками был получен приказ — от Арлингтона, а может, и от самого короля — доставить меня прямо сюда, в Вифлеемскую лечебницу или, как ее еще называют, Бедлам, и запереть вместе с сумасшедшими.

Место, где я теперь нахожусь, поистине безотрадное: оно насквозь провоняло миазмами мочи и экскрементов, а также всепроникающим кислым запахом болезни. Все обитатели здесь постоянно голодают; жидкой кашицы, которой нас кормят, не хватило бы даже котенку: на этой диете он скоро бы умер с голоду. Днем нас нередко посещают знатные особы, которым нравится глазеть на нас, будто мы не люди, сидящие в зарешеченных клетушках и страдающие не только от своего безумия, а какие-нибудь редкостные зверушки. Мужчины весело смеются, а женщин охватывает приятное чувство тревоги, порождающее в их головах темные страхи и жуткие образы, и тогда они тесней прижимаются к своим спутникам и чувствуют самое полное удовлетворение. Человек из соседней клетки, как мне сообщили, страдает так называемым ступором: он не разговаривает и даже не двигается, — и за несколько шиллингов стражники укладывают его руки и ноги так, что придают ему этим самые причудливые позы, в которых он пребывает сколь угодно долго, пока ему не сменят положение. Женщина из клетки напротив день и ночь самым жалобным образом непрерывно стонет и стучит головой о стенку. Приходящий врач рассказал мне, что она, в общем-то, не больна, у нее просто глубокая и постоянная меланхолия, от которой ее не может избавить ни один доктор. Человек, который сидит через две клетки от моей, страдает падучей болезнью, поэтому его постоянно привязывают к кровати, чтобы он случайно не поранился, случись с ним припадок. А еще в одной клетке сидит человек, который обгрыз свою собственную руку, причем так сильно, что между запястьем и локтем виднеется кость. Он столь безумен, что заставить его прекратить свое ужасное занятие невозможно.

А теперь что касается меня самого. Считается, что я тоже сумасшедший, поскольку я произносил гневные речи против короля, и не только против английского, но и против французского тоже. Так что меня посадили сюда за дело. Карл Стюарт меня боится, но еще больше он боится приговорить меня к смерти, поскольку знает, что я могу поведать народу в своем последнем предсмертном слове, когда меня подведут к виселице в Тибурне. Хотя мне много есть что сказать посетителям, они относятся к моим разоблачениям почти как к шуткам какого-нибудь гаера в театре. Даже когда меня освободят, если, конечно, это случится, на мне навсегда останется печать сумасшедшего, и все, что бы я ни сказал, будет встречено презрительным смехом. Меня будут считать безумным, даже если все, что я стану рассказывать (и Бог мне в этом свидетель), будет чистая правда.

У меня было время для размышлений, дорогая сестра. То, что я знаю о принцессе Генриетте Анне и ее печальной судьбе, могло бы разнести вдребезги государства и сбросить с тронов королей. Теперь я понимаю, что празднества, танцы и театральные представления, которыми наслаждались король Карл и принцесса Генриетта Анна со своими придворными в Дувре в ту золотую осень, — все это было фарс; долгожданная встреча брата и сестры служила лишь поводом, прикрытием ее истинной цели: заключить соглашение, которое обеспечивало Карлу Стюарту получение французского золота. Содержание соглашения знали только самые близкие королям люди. Откуда мне это стало известно, спросишь ты. Отчасти благодаря длинному языку нашего прежнего друга Монтегю, который сам хвастался мне, что ему поручили переправить золото из Парижа в Лондон — сначала эту задачу принцесса возложила на Роджера Осборна, вручив ему свой золотой перстень, чтобы дать Людовику знать, что Осборн прибыл к нему по ее повелению.

Этот перстень теперь у меня. Я снял его с corpus vile Осборна, чтобы заговорщики не думали, что они останутся безнаказанными за роль, которую они сыграли в том, что Генриетта Анна оказалась в таком унижении и бесчестье. Ведь именно эти самые людишки позволили ей умереть, а потом трусливо утаили правду о ее смерти; утаили ради своего позорного тайного соглашения. Даже король Карл не станет предъявлять герцогу Орлеанскому обвинение в убийстве — еще бы, французское золото куда весомей обязательств перед сестрой.