Павел Шорников - Девушка с обложки

— Это значит, что под руку чаще других попадает туба с голубой краской.

— Кто эта женщина на портрете?

— Если браки заключаются на небесах, то это моя жена.

— Кого вы считаете своим учителем?

— Природу.

— Это ваш первый визит в Германию?

— И надеюсь, не последний.

Вопросы продолжали сыпаться. Кузьмин продолжал отвечать и, как ему казалось, удачно. Но под конец он все же сплоховал. Не то чтобы сморозил глупость… Просто соврал. Так получилось. Персональная выставка, всеобщее внимание… и вдруг вопрос:

— В качестве кого вы прибыли на театральный фестиваль?

И что, отвечать на весь Берлин: в качестве рабочего сцены? И вот этими двумя словами в один момент взять и испортить свой имидж, навредить своим картинам? А что, так и будет — навредит, — он был абсолютно уверен.

В голове у Кузьмина что-то щелкнуло, и он ответил:

— Я прибыл на фестиваль в качестве артиста.

— О, вы еще и артист, господин Кузьмин! Это замечательно. И в какой роли вы заняты?

«В главной!!!» — чуть было не выпалил он, но вовремя осадил себя, сказав, что занят в роли второго плана, но от этого не менее значительной и интересной.

— Я играю Странника.

Знал бы он, чем для него обернется эта ложь, предпочел бы ей непрезентабельную правду. Но тогда Сергею казалось, что он все делает правильно.

Расплата последовала несколько часов спустя, когда Кузьмин вернулся в гостиницу, усталый и недоумевающий: счастлив он или это в нем еще играют остатки шампанского?

Не успел он войти в свой номер, как следом за ним влетел разъяренный Оглоблин.

— Убийца! — бросил он с порога в лицо Сергея, который, схватившись за сердце, опустился на стул.

— Что… что случилось?

— Что случилось! Он еще спрашивает! Ты сорвал наше выступление!!! — крикнул Данила. — Убийца!

Обвинение в убийстве Кузьмин воспринял своеобразно. Ему вдруг представилось, что что-то случилось непоправимое с Вероникой и причина всему — он сам. Сергей вцепился в Оглоблина и чуть не затряс его до смерти, повторяя: что с ней, что?! Оглоблин, с вытаращенными глазами, потратил немало усилий, для того чтобы отцепиться от взбесившегося приятеля. Как оказалось, Сергей ошибся. Ничего такого с Вероникой не случилось.

Придя в себя после продолжительной тряски, Оглоблин, пересыпая речь ненормативными словечками, рассказал, что же произошло на самом деле и почему в том, что произошло, виноват Сергей. Из рассказа выходило, что из-за Сергея действительно срывалось выступление оглоблинцев на фестивале. И это было настоящей катастрофой.

Интервью, которое давал кабельному телевидению Кузьмин, смотрели все оставшиеся в Берлине. Этому поспособствовал господин Рицке, любезно предупредив русских, что будет прямой репортаж с открытия выставки их товарища в выпуске новостей, чем произвел настоящий фурор. То, что он в «живом» эфире, Кузьмин понятия не имел. А если бы имел, просто сбежал бы от телекамеры. Отвечая на вопросы, он свято верил, что все его невольные ляпы будут в конечном счете вырезаны. Но из прямого репортажа слова не выкинешь.

Когда дело дошло до актерского настоящего Сергея, оглоблинцы встретили это откровение с недоумением, а кое-кто и с нервным смехом. А когда выяснилось, что играет Кузьмин Странника, артист, который на самом деле играл этого самого Странника, вдруг вскочил и со словами: «Да пошли вы все!..» — покинул номер Оглоблина. Его искали и нашли только через час до безобразия пьяного и… с вывихнутой ногой.

— Он подумал, что я его с этой роли снял и назначил тебя! — закончил свой рассказ Данила. — Понял, самозванец! Кем я его заменю? Весь резерв болтается неизвестно где. Послезавтра надо играть. Кто сыграет Странника?

— Пусть выйдет на костылях, — простодушно посоветовал Сергей. — Так даже оригинальней будет.

— А на стенку он тоже с костылями полезет? У меня трагедия, а не комедия. Ну зачем ты соврал?! Зачем?! Враль!

— Ну так уж и враль, — обиделся Кузьмин. — Между прочим, по договору, я не только рабочий сцены, но могу привлекаться и как актер, — сказал юн и тут же понял, что совершил очередную трагическую ошибку.

— Отлично, — нехорошо улыбнулся Оглоблин. — Вот я тебя и привлекаю, согласно договору. Экстренный ввод. Будешь играть Странника. Спектакль ты видел и не раз. Текст подучишь… И только попробуй откажись!

Конечно, Кузьмин попробовал. Но Данила доказал ему, что лучше согласиться. В противном случае последуют санкции. И самая неприятная из них — публичное, немедленное опровержение, которое он как режиссер и руководитель театра просто обязан сделать.

— А скандал не нужен ни мне, ни тебе, — поставил точку в споре Оглоблин. — Репетиция завтра в девять утра. Попрошу не опаздывать.

Через пять минут Кузьмину был выдан на руки текст Странника и велено к указанному сроку знать этот текст назубок. Проклиная все на свете, Сергей лег на кровать и уставился в потолок. Все кончено.

Но жизнь, как арестант, идет этапами. Один этап завершился — и тут же потянулся другой.

Утренняя репетиция началась с позора. Кузьмин вышел на сцену, глянул в пустой (пустой!) зал — даже не зал, а зальчик, — где сидели только Оглоблин, старый Странник с костылями, да парочка не понятно откуда взявшихся зрителей и… весь текст, который он учил полночи, вмиг улетучился из его головы.

— Стоп, стоп, стоп! Ну что встал?! — заорал на него Данила. — Тебе же дали реплику! И как ты стоишь! Ты же Странник! За твоими плечами тысячи километров! И эти тысячи давят на твои плечи! Согнись! Что ты держись посох двумя руками! Это тебе не гимнастическая палка! И взгляд! Ты же не баран, из которого сейчас шашлык делать будут! Ты же повидал кое-что на своем веку. Мудрость в глазах должна быть! Понял? Эту сцену — еще раз. Начали!

Эту сцену проигрывали не раз. Ничего у Сергея не получалось. Оглоблин выходил из себя, пытаясь выжать из Кузьмина по капле артиста. Он подходил к нему и так и сяк, но всем было понятно, что толку никакого все равно не будет. Видно, Богу было угодно, чтобы фестиваль прошел без питерского спектакля. Не то чтобы все были уверены в победе, которая так по-глупому ускользала из рук, просто оглоблинцы лишились возможности элементарно выступить, показать, на что они способны. И это все из-за Кузьмина. Но разве он сам не понимал этого? Понимал! Но ничего с собой поделать не мог.

— Ладно, — сдался Оглоблин. — Можешь быть свободен. У нас еще день и ночь впереди. Будем думать.

«А для нее? — спросил себя Сергей. — Не можешь для ребят, так для нее! Если это по-настоящему… Если это не дурь… Ради нее! Попробуй! Представь, что она в зале. Неужели позволишь себе опозориться перед ней?»

— Знаешь, — сказал он Даниле, — давай попробуем еще раз. Самый последний.