Павел Шорников - Девушка с обложки

— Не прибедняйся. Мне с утра уже доложили, что ты долго притворялся рабочим сцены, будучи Качаловым.

— Кто доложил?

— Неважно. Как дела в галерее?

— Представляешь, половина картин уже распродана. И Баум хочет заключить со мной новый контракт.

— Я рада за тебя.

— Это ты подала Гюнтеру идею выставить мои картины?

— Какая разница. Главное, теперь ты на коне. Только работай, и у тебя все будет.

— Мне ничего не надо, кроме одного: чтобы ты была у меня. Мы потеряли столько времени… Произошла нелепейшая ошибка…

— Я знаю. — Вероника положила журнал на диван. — Ты думал, что Гюнтер — мой жених, да? Я слышала это случайно в Потсдаме, сразу бросила все и помчалась в Берлин… Я знала, что ты искал меня в Питере. Я была готова поверить, что ты поехал в Германию из-за меня, если бы не твоя невеста. Я знаю, ты хочешь сказать, что никакая она тебе не невеста. Но ты повел себя так, будто не можешь выбрать: я или она. Я готова была ждать… терпеливо, когда ты наконец выберешь. И ты выбрал и довольно быстро — себя! Свои картины, свою карьеру художника, славу, деньги, богему… Вот почему я уехала из Берлина. И вдруг оказалось, что я все не так поняла: ты просто думал, что Гюнтер мой жених! Это многое объяснило. Нужно было срочно открыть тебе глаза. Возвращаюсь и что я узнаю? Гюнтер здесь совершенно ни при чем. А я себе все нафантазировала. И на самом деле нас ничего не связывает. Только дом на Фонтанке. И больше нам вспомнить нечего.

— Неправда. А «Солнечное!? Разве ты не вспоминала? Ты сразу узнала меня, хотя прошло несколько лет. Значит, все это время ты держала меня в памяти. Думала.

— Ну, думала. Даже больше, чем ты можешь представить. Я ведь тогда попыталась найти тебя. Вернулась в «Солнечное», но слишком поздно. Тебя уже не было.

— Найти! Так вот он я! — обрадовался Сергей, но тут же радость схлынула. Таким голосом такие признания делают тогда, когда все уже позади. — Я не понимаю, что происходит? Ты улетаешь, не попрощавшись… Я тебя обидел? Чем?

— Чем ты меня мог обидеть? Ты мне ничего не обещал, да и я тебе тоже. И вообще, мы не знакомы.

— Что произошло в гостинице? Почему ты не поднялась ко мне? Кого-то встретила? Что тебе наговорили? Кто?

— Кто? А если Вероника…

— Ника!.. Что она тебе сказала? Не надо, не говори. Разве ты не знаешь, она любит жестокие розыгрыши. Что бы она тебе ни сказала… это все ложь, — убежденно начал Сергей. И это было почти правдой. Разве он занимался с Никой любовью? Ну нет. Он спасал ей жизнь! Она же так и заявила, скользнув в его постель: если оттолкнешь — покончу с собой. Да ему медаль за этот подвиг полагается, как за спасение утопающих!

— Ты не умеешь врать, Кузьмин, — грустно заметила Вероника… — Ты назвал Веронику Никой. А так она просит себя называть всех своих любовников. Вот так.

— Хорошо, было, — скрипнув зубами, признался Сергей. — В Минске. Но там у меня просто не осталось выбора. А в Варшаве остался. И я выбрал тебя… Ну, Вероника! Ты же сама говорила: разве в этом дело!

— Мало ли, что я говорила. Но чувствую-то я совсем другое. И ты опять все врешь! И в Варшаве у вас тоже было. И здесь продолжалось.

— Но это все неправда! — выкрикнул Сергей. На них тут же оглянулись.

— Вероника моя хорошая подруга, у нас нет секретов друг от друга. И верю я ей, а не тебе.

— Нет секретов?! Хорошая подруга?! — встрепенулся Кузьмин. — А твоя хорошая подруга знала, что ты летишь к матери, что мама твоя замужем за Гюнтером Рицке?

— Знала. Ты хочешь сказать, что эту шуточку, будто Гюнтер мой жених, запустила она? Да, она. Думаешь, это тебя оправдывает? Нет, не оправдывает. И в одной постели вы оказались еще до того… И ничто тебя не остановило. Даже твоя невеста.

— Да она давно мне не невеста! Господи, о чем мы говорим! Было, не было… О главном надо, о главном! Я люблю тебя.

В это время над залом аэропорта прозвучали мелодичные позывные, и приятный женский голос вкрадчиво произнес что-то по-немецки, английски и французски. Вероника высвободила руку, поправила ремешок сумочки на плече.

— Это мой рейс, — сказала она. — До конца посадки пять минут. Прощай.

Она поднялась. Но он вскочил раньше, перегородил ей дорогу.

— Неужели ты уйдешь? Вот так — навсегда.

— Уйду. Вот так — навсегда. Пропусти.

Сергей смотрел в ее глаза и читал в них совсем другое: удержи меня! Слышишь, удержи! Не понимая, что делает, он обнял Веронику и прижал к груди, крепко-крепко, так, что даже ему самому стало трудно дышать.

— Что ты делаешь! — попыталась вырваться она, но он осторожно, но властно склонил ее голову на свое плечо. — Мой самолет!

— Пусть улетает без тебя, — прошептал Сергей, касаясь лицом ее волос, от которых шел такой аромат, что не хотелось больше ничего, только стоять и дышать, дышать, дышать.

— Я сейчас закричу! — сделала Вероника еще одну попытку вырваться.

— Кричи! — разрешил он. — Я закричу вместе с тобой. Я буду кричать, что люблю тебя. Люблю по-настоящему. Кричать так, что услышат на всех континентах. Кричи!

— Отпусти, — еще раз попросила Вероника, но попыток высвободиться уже не делала. И голос… Это был уже другой голос, томный, обволакивающий.

Они стояли так, не произнося больше ни слова, до тех пор, пока со взлетной полосы не послышался приглушенный гул двигателей, поднимающих в небо самолет по маршруту Берлин — Париж.

Сергей ослабил объятия, но Вероника не воспользовалась возможностью обрести свободу. Голова ее все так же была на его плече.

— Мои чемоданы, — еле слышно проговорила она.

— Какие чемоданы?

— Они улетели в Париж без меня.

— Ничего страшного, — жадно вдыхая запах ее волос, ответил он. — Через пару дней мы отправимся за ними вместе.

Держась за руки, они пошли к выходу. На диване остался забытый журнал, с обложки которого на фоне своих картин улыбался… Сергей Кузьмин.