Иосиф Гольман - И весь ее джаз…

– И не надо, – сказал Ефим Аркадьевич. – Сколько мы в итоге продали икры?

– Я – восемь кило, включая ваши пять. И вы около двадцати.

– Итого – двадцать восемь, – подытожил профессор. – Это все, что мы ему должны. По четвертаку за кило будет семьсот тысяч. Даже по сорок тысяч за килограмм – и то будет немногим больше миллиона. А вовсе не шесть.

– Я же сказала, он не согласен брать икру.

– А я не согласен платить деньги, которые не должен, – сказал Береславский.

– Вы вообще не при делах, – не приняла аргумент Машка. – Даже с двадцати кило вы получили только свои проценты. Значит, это мой долг. Я его и отдам. Кстати, мысль про катер хорошая. В этой каютке можно жить.

– Особенно зимой, – согласился профессор. Он уже прикинул, что в январе в этом помещении его и четыре дамы бы не согрели. Машинально додумал мысль: теперь как бы с одной справиться. Возраст, к сожалению, тек исключительно в одну сторону, и хотя пока удавалось обходиться без виагры, но Береславский не льстил себе: рано или поздно замечательный период его жизни, связанный с никогда не надоедающими прелестницами, окончательно завершится.

– Все равно лучше, чем подставлять родственников, – убежденно сказала Ежкова.

– Я тебе не родственник, – задумчиво проговорил профессор.

– Вы о чем? – не поняла Машка.

– Смотри, мы должны были вложить еще по «лимону», так? В музыку, мебель и т. д.

– Примерно, – расстроилась девушка. Ей теперь долго будет не до инвестиций.

– Давай поступим следующим образом. Я выкупаю у тебя икру. И сам вложу эти деньги.

– А у вас они есть? – недипломатично поинтересовалась Ежкова. Она вовсе не хотела обидеть своего замечательного препода. Просто наблюдательная девушка быстро заметила, что после первоначальных энергичных трат профессор, как бы поделикатнее выразиться, более не производил впечатление финансово состоятельного мужчины.

– Могла бы как-нибудь и помягче! – радостно заржал Береславский.

И подтвердил: деньги у него закончились. Обнаружил он это почти случайно. Потому что после антипиратского – или пиратского? – периода они все время были. А потом полез на счет в очередной раз – а привет, уже кончились. Такое вот свойство наблюдается у денег, если их зарабатывать непериодически, то бишь нелинейными проектами.

– Извините за бестактность. – Машка точно не хотела обижать этого человека. Впрочем, она уже поняла, что обидеть его обвинением в безденежье довольно проблематично.

– Ничего страшного. Если денег нет, значит, их надо заработать.

– Очень логично, – без особой радости согласилась Ежкова. – Еще бы знать как.

– Спроси меня, я знаю, – предложил Ефим Аркадьевич.

– Ну и как же? – В голосе Маши появилась надежда. Разговор был, конечно, странноватый. Но и нынешний ее собеседник тоже не представлялся ей типичным гражданином. А бандит-убийца? А икра в потайной комнате? Где здесь хоть что-нибудь банальное? Может, и впрямь профессор что-то придумает?

– Значит, первое: я выкупил у тебя икру. За два «лимона», то есть – будущие инвестиции в пароход. Ты больше ничего вносить не должна. Второе: ты переводишь стрелки на меня. Икра моя, и разговаривать с твоим убийцей теперь буду я.

– А мой убийца, как вы говорите, захочет с вами общаться?

– Захочет денег – захочет и общаться, – безапелляционно заверил Береславский.

– А если он вас убьет? – ужаснулась Машка.

– А если в моей правой ноге сейчас оторвется тромб и поплывет в легочную артерию? – вопросом ответил профессор. – Заметь, при этом я ничего не выигрываю в денежном плане.

Логика была странная, но – какая-то – была, несомненно.

– А у вас в правой ноге есть тромб? – опасливо спросила Ежкова.

– Есть, – гордо ответил Береславский. – Мой друг, доктор Балтер, вчера нашел. На допплеровском УЗИ сосудов.

– Но это же опасно!

– Нет. Он в поверхностной вене. Никуда не уплывет. Это я для красного словца. Но на жену очень действует. Резко расширяются границы прощаемого.

– Господи, какой ужас, – оценила тактику профессора Машка. – Даже замуж не хочется.

– А я и не приглашаю, – теперь уже неделикатен был он. – Жена у нормального мужика должна быть одна-единственная.

– А любовниц сколько? – не удержалась обиженная за весь женский род Ежкова.

– Без комментариев, – спокойно закончил диспут Береславский.

Вообще-то Машка сомневалась в правильности принятых решений. Если препода убьют, она себе этого не простит. Но профессор просто не оставил ей вариантов. Мужчина решил – женщина должна подчиниться.

«В Европу бы тебя, – сердито подумала Машка. – С такими подходами. Или в Америку. Северную». А еще она неожиданно для себя подумала, что «такие подходы» порой сильно упрощают жизнь. Причем – именно женщинам.

Только что она до дрожи боялась вчерашнего бандита. И до слез жалела свою выстраданную однушку в Кунцево. А теперь она, конечно, тоже переживает – за Береславского. Но это действительно легче, чем переживать за себя или за свою младшую сестренку. В конце концов, он – тертый мужчина.

А тертый мужчина перед завершением разговора нашел арифметическую ошибку.

– Смотри, Маш, – сказал он. – Мы же должны были внести по миллиону. Если я вношу два, то за тебя получается только один.

Ежкова хотела ему возразить, что и так по гроб жизни благодарна профессору: и за прошлое, и за настоящее. Но не успела.

– Получается, что я тебе еще миллион должен, – подвел итог Береславский. – Но его у меня нету. Поэтому я тебе его прощаю. Ты не против?

– Не против, – ответила она. Ей вдруг стало весело. И из-за забавной формулировки сторнирования долга. И из-за того, что в хмурых тучах, окруживших ее со вчерашнего дня, вдруг появился просвет.

О делах больше не говорили.

Разве что Вась Васич, когда освободился, предложил работать вместе. Четыре кораблика гораздо проще содержать и грузить работой, чем один или даже три. А траффик, столь нужный Береславскому и Ежковой, нужен не менее и Соколову, который малые деньги зарабатывает на собственно катании граждан и гораздо бо́льшие – на их кормлении и поении.

Мужчины ударили по рукам, женщина присоединилась без рукоприкладства.

Потом пошли в носовую кают-компанию, где банковская молодежь уже вовсю веселилась с караоке.

Крепкий молодец лет тридцати, подбоченясь и гордо неся еле умещавшееся в просторные брюки тело, взял в руки микрофон и истошно проорал про «зеленую траву на космодроме». Машка зажмурилась, но выдержала. Ефим бы, конечно, сбежал, однако Соколов, наслышанный о талантах девушки, передал микрофон ей.

Сложного джаза в минусовках не нашлось.

А может, и к лучшему.

В итоге Машка спела «Бесаме мучо», и сладкая щемящая музыка, эмоционально окрашенная Машкиными обертонами и сердцем, успокоила и расслабила всех собравшихся.