Иосиф Гольман - И весь ее джаз…

О развитии отношений старалась не думать. Здесь не совпадало все – от места жительства до бытовых привычек. Но прогонять его было жалко. Потому что себя не обманешь: присутствие этого парня делало Машкину жизнь гораздо приятнее. И осмысленнее, что ли.

– Твой небось пришел, – сказала мама.

– Пока не мой, – уточнила Мария.

– Дай-то бог, – недоверчиво покачала головой Валентина Сергеевна.

Кавказцев она откровенно не любила, приводя тысячу примеров их отрицательного поведения, и все – невыдуманные. На вопрос папы: «Хочешь, я тебе тысячу русских придурков вспомню?», мама парировала примерно так:

– Свои придурки – они, по крайней мере, свои.

На самом деле все это было не смешно.

Машкина институтская подруга Галина по огромной любви вышла замуж за араба. По настоящей любви. Уехала к нему, в пресловутый сектор Газа.

Мужнина любовь, в отличие от многочисленных патриотических ужастиков, никуда не делась. И гарема он себе не завел, и жену обожал, с двумя народившимися подряд красивыми черноокими мальчишечками.

Денег хватало: семья была не бедная, муж – дипломированный врач. Путешествовать только было трудно, из-за специфики территории. Но им и в Газе было здорово. Пока его не убили. Да еще как-то особо жестоко. Живого сбросили с крыши дома. И не какая-нибудь израильская военщина, а свои, соплеменники, когда ФАТХ и ХАМАС делили в Газе портфели.

И вот теперь, когда у Галины ничего не осталось, кроме детей, ей их не отдают. Будущие воины ислама не должны покидать своей родины. Саму ее никто не держит. Но как она уедет без сыновей?

Мама эту историю знала отлично, и, как только Джама появился на горизонте, не было дня, чтобы она о ней не вспомнила. Машка отвечала, что выходить замуж она пока не собирается, что Астрахань – пока еще вполне российская территория. А Джама – не функционер ФАТХа или ХАМАСа. Но где-то в глубине души и ее все это тревожило. Кем будут детки – христианами или мусульманами? Машку, например, напрягали все эти минареты, муэдзины и хиджабы. Она готова относиться к ним с уважением. Но – когда все это не в ее доме. А если ее собственные дети будут чувствовать духовную потребность пять раз в день вершить намаз, как ей к этому относиться?

А может, прав папа, когда говорит, что все это – туфта? Никто не знает, что выберут дети. Возьмут да станут атеистами. Хотя, скорее всего, будут придерживаться облегченной версии какого-либо вероисповедания.

Как говорит Береславский – кошер-лайт. Это когда, в соответствии с его любимой поговоркой, «если нельзя, но очень хочется – то можно». Хотя тот же Береславский цинично объясняет, почему хочет, чтобы его дочь от первой жены-еврейки вышла замуж тоже за иудея.

– Понимаешь, – объяснял он внимательно слушавшей Машке, – все мужья время от времени ссорятся с женами. И если оба – русские, или евреи, или японцы – то жены могут назвать благоверного дураком, кобелем, бездельником. В самом ужасном случае – неудачником. Но никогда – кацапом, жидовской мордой или узкоглазым. Уменьшается возможное количество неисправимых проблем, понимаешь?

– Понимаю, – вздыхала Машка. А однажды все-таки спросила: – И что вы будете делать, если ваша еврейская дочка все-таки выскочит за какого-нибудь кенийского негра?

– Ты Обаму имеешь в виду? Так он вроде занят.

– Не уходите от вопроса, Ефим Аркадьевич.

Он задумался. Потом ответил:

– Наверное, я буду недоволен. Но, во-первых, не мне решать. Во-вторых, любить точно не перестану.

Короче, неприятные все это вопросики. Хорошо быть космополитом в Америке. Там все – американцы. Если, конечно, живешь не в Гарлеме, Чайна-тауне или на Брайтон-Бич. А у нас ты либо несчастный русский в Таджикистане, либо несчастный таджик в Москве. Либо сразу все несчастные в какой-нибудь Кущевке.

– Здравствуй, Машенька. – Джама, уважительно пообщавшись с ее родителями, пришел к ней.

– Ой, я в таком виде, – испугалась Машка – волосы были еще мокрые.

– А зачем ты их красишь? – удивился глазастый полицейский.

– Потому что они – седые! – разозлилась Машка. – А я – старая. Понял?

– Понял, – рассмеялся Джама. Ничем его не возьмешь. – Ты очень даже молодая. А волосы у тебя седыми никогда не станут.

– Как это? – не въехала Машка. – Я что, молодой умру?

– Типун тебе на язык, – по-доброму пожелал перед ответственным концертом Джама. – Твои волосы могут стать только жемчужного цвета. И то очень не скоро.

– Спасибо, утешил, – сказала Маша.

А ведь и в самом деле утешил. Если любимому мужчине твоя седина кажется жемчужной, то все не так уж плохо. Хотя про любимого мужчину – пока рано.

Тем временем подъехал Ефим Аркадьевич. Береславский не был бы Береславским, если б и в Машкином заветном концерте не поймал бы себе как минимум двух зайцев. Он в холле делал выставку-презентацию своих художников. А потому взял на себя всю транспортную часть проекта.

В «Ягуар» сели Машка с Джамой и Женюля со своим мальчиком. Он такой смешной оказался! Щечки по жизни розовые, а от смущения выглядел совсем ребеночком. Ну, Женька, совратительница малолетних!

Мама с папой не поехали. Папа точно хотел, он всегда счастлив послушать поющую дочку. Но мама наверняка не захотела из-за Джамы. Вот же эти чертовы нацвопросы!

Вторая машина была нанятая Натальей Береславской «Газель» с тентованным кузовом. В ней ехали пятнадцать деревянных треног-мольбертов. И примерно столько же картин. А также всякий рекламный принт. По приезде Наталья с мужем должны были быстро выставить экспозицию – публика придет самая что ни на есть целевая.

Машка готова была спорить – под какие угодно ставки, – что профессор к треногам не притронется.

Так оно и вышло.

Грузили треноги с картинами и расставляли экспозицию водитель «Газели», Джама и, естественно, Наталья. Да, еще почему-то примкнувший к ним Машкин барабанщик Павел, обалдевший от работ одного из сумасшедших художников Береславского.

Интересно, что Женькин мальчик тоже в переноске тяжестей не участвовал, хотя и рвался. Женюлечка не дала: ей необходимо было постоянное, всепоглощающее мужское внимание, не разделенное ни на какие отвлекающие моменты.

Ну, Женька, ну, захватчица растет!

Публика начала собираться рано.

Машка даже забеспокоилась, что музыканты не успеют отстроиться. Но гостей очень ловко перехватывал Ефим Аркадьевич, инфицируя всех подряд безумной любовью к творчеству своих художников. Понятное дело, ведь Бог дал им только талант. Главная же часть любого рыночного процесса – сбыт – была оставлена Всевышним за профессором Береславским.

Машка проверила ноты на пюпитрах. Проверила микрофоны. Обменялась взглядами со звукорежиссером – очень знающий дядька тут впахивал, надо не терять контакт.