Инна Бачинская - Магия имени

Там был сторож, но она была такой маленькой, что он не заметил ее. Она насобирала уже большой букет и сидела на склоне неглубокой канавки, перебирая цветы и разговаривая с ними. Вдруг точно ее толкнули, она подняла глаза и увидела громадного черного человека, который подошел бесшумно, стоял на противоположной стороне канавки и смотрел на нее. От непонятного ужаса, охватившего ее, она написала в трусики и сидела, не в силах пошевелиться, не сводя взгляда с мужчины. Он оглянулся по сторонам, шагнул к ней, но что-то остановило его. Может, пожалел? Или увидел кого? Он повернулся и пошел прочь, так и не проронив ни слова. А она еще долго сидела на краю канавки, растерянная и напуганная. Она никогда никому не рассказывала об этом человеке… Тогда ее спасло чудо. Он не приблизился к ней, не сделал ни одного угрожающего жеста, но она, как зверек, инстинктивно почувствовала угрозу. Бабушка сказала бы, что это смерть прошла рядом. Почему он ушел? Ее нашли бы не скоро… а может, и никогда. Время не пришло, сказала бы бабушка. Тогда еще не пришло ее время. У нее оказалась другая судьба. Судьба попасть в руки психопата-убийцы? Неужели для этого она родилась, прожила двадцать семь лет, встретила Сашу?

Инга рывком попыталась повернуться на бок. Пронзила знакомая резкая боль в затылке, но, кажется, слабее. Она вытянула руки, стараясь нащупать край своего ложа. Пальцы ее ощутили лишь грубую шершавую подстилку. Края не было. Она попыталась переместиться в сторону. Должен же быть край! Или она лежит на полу? Она подтянула колени к груди. Помогая себе плечами, продвинулась в сторону. Вытянула руки. Есть! Неровный, выщербленный край деревянной скамьи. Теперь надо попытаться прижать к нему веревку и… В глубине сознания она понимала всю тщетность своей затеи – разве можно перетереть нейлоновую веревку о деревянную доску? Но заставляла себя двигаться, рассудив, что лежать и ожидать конца – еще хуже. Нейлоновую веревку можно растянуть, подумала она, резко дернула руки в разные стороны и вскрикнула от боли. Несколько минут Инга лежала неподвижно, приходя в себя и пережидая боль. Отчаяние охватило ее, и она заплакала. А рядом за стеной все ходили и ходили, там скрипели половицы. И голос… или голоса? Почему он не идет? Пусть приходит. Может, ей удастся уговорить его… разжалобить… Она предложит ему деньги, все, что у нее есть… Ведь тот, из детства, не тронул ее! Надежда вспыхнула в ней на миг и сразу же погасла – он не отпустит ее! Она – свидетель. Он ни за что ее не отпустит. Инга перевернулась на спину и закрыла глаза. Слезы собирались в уголках глаз, бежали к вискам, щекотно оставляя холодные дорожки, и пропадали в волосах…

«Прощай, Ши-Бон! – думала Инга. – Наша первая встреча закончилась ничем, а вторая… Ты сказал, что мы будем вместе до самой смерти… Ты был прав, Ши-Бон!»

Инга плакала и жалела себя, Сашу, отца, лежала, тихо всхлипывая. Ей стало казаться, что она сделалась невесомой и, слегка покачиваясь, парит в воздухе… Боль отступила, сознание стало ускользать, и мысли исчезли…

…Мужчина нагнулся над девушкой. Ему показалось, что она умерла. Инга, почувствовав его дыхание, открыла глаза. Она смотрела ему в лицо заторможенным и безразличным взглядом. Страх, казалось, вытравил в ней все человеческое. Она ничем не напоминала ту красивую самоуверенную девушку, которую он знал. Вася протянул руку, блеснуло тонкое лезвие ножа. Инга, не издав ни звука, подобрала колени и закрыла глаза.

– Не бойтесь, – сказал Вася, – я хочу разрезать веревки. Только и всего. Не бойтесь. Пожалуйста, протяните руки…

Он медленно и раздельно выговаривал слова, стараясь успокоить ее интонацией. Она впилась взглядом в его шевелящиеся губы, не веря ему и пытаясь уловить тайный смысл в его словах. Он перерезал веревки на ее запястьях и щиколотках, помог подняться. Ингу качнуло, и она ударилась плечом о стену. Замерла, пережидая приступ тошноты, чувствуя холод грубо оштукатуренной стены. Голова кружилась, ноги едва держали ее…

– Пойдемте, – предложил Вася, дотрагиваясь до ее локтя. – Осторожнее, здесь три ступеньки.

Они поднялись по ступенькам, она – впереди, он – сзади. В комнате горела неяркая лампочка без абажура, бросая жидкий свет на старую грязную мебель – стол, диван, пару стульев, на давно не метенный пол и серые занавески на окнах. Вася придвинул стул, Инга села. Облизнула пересохшие губы. Бросила взгляд в сторону окна. Там был день. Сколько же она здесь? Посмотрела на дверь.

– Не заперто, – сказал Вася. – Можете уйти. Хотите кофе? Или чаю?

Инга помотала головой, потерла рукой лоб.

– Я хочу умыться, – сказала она, вспомнив. – Где ванная?

– Ванная? Громко сказано. В коридоре, первая дверь налево.

Она с трудом поднялась и вышла из комнаты, не оглянувшись. Колени дрожали, она чувствовала, что еще минута – и ее стошнит.

Она вернулась минут через десять. Лицо еще больше побледнело от холодной воды, волосы были влажными. Вася пододвинул ей кружку с кофе, бутерброды.

– Я не буду, – отказалась она.

– Пожалуйста, – попросил он. – Это снимет стресс. В какой-то мере.

Инга взяла бутерброд, откусила, стала жевать, не чувствуя вкуса. На Васю она не смотрела. Ей не хотелось двигаться, не хотелось думать, ничего не хотелось, только спать… И чтобы исчезла одуряющая дерганая головная боль. Она сделала над собой усилие и спросила:

– Почему вы притворяетесь калекой? Вы сумасшедший?

– Не знаю, – ответил Вася не сразу. – Не знаю. Мне так… привычнее.

– Почему? – повторила Инга. Она до сих пор не спросила его о Ростике. Потрясение было слишком велико, и она инстинктивно не желала возвращаться к тому, что произошло.

– Я перестал ходить, когда мне было пятнадцать, и меня все жалели – и в школе, и соседи. Мама… Вы же видели мою мать? – он усмехнулся. – Я всю жизнь был за ее могучей спиной, как в коконе… Вечная личинка, из которой так и не вылупилась бабочка, – он хмыкнул. – Ничего не вылупилось. Прекрасное состояние души и тела. Мне разрешалось все. У меня было многое из того, чего не имели другие мальчики… – Он замолчал, задумавшись, не глядя на Ингу. – Мама ничего для меня не жалела, – сказал он после долгой паузы, – я жил в удобном мире, ограниченном, благополучном, закрытом, как коробка. Мире, где царили гармония и покой, в отличие от жестокого мира людей. Я по природе своей созерцатель… – Он слегка пожал плечами, словно извиняясь. – Читал запоем, существовал в книжном мире, никуда не стремился. Я не помню ни одного раза, когда мне хотелось бы поиграть с детьми в какие-нибудь шумные игры. У меня был Ростик… – Он запнулся и мельком взглянул на Ингу. – Он моя связь с внешним миром. Я был не таким, как все. Вам непонятно, почему я притворяюсь? Наверное, чтобы ничего не менять. Я ведь знаю, о чем вы думаете. Жалкий калека в инвалидном кресле – достаточно тяжелое зрелище, а здоровый человек, который притворяется калекой, – это клиника. Как бы вам это объяснить? – Вася смотрел на нее, словно спрашивая себя, а стоит ли? – Я чувствую себя в безопасности в инвалидном кресле, – сказал он наконец, видимо, решив, что стоит. – Никому не приходит в голову меня оскорбить или унизить. Наоборот, все наперебой бросаются мне на помощь и жалеют. Жалость – это такой же наркотик, как и любой другой. К ней привыкаешь так же, как привыкаешь находиться в центре внимания. Я обманщик, – он посмотрел ей в глаза, – но обман мой создает атмосферу комфорта вокруг, потому что люди, глядя на меня, думают – слава богу, это не со мной! – Он, видя, что она хочет возразить, остановил ее жестом. – Они бросаются на помощь, делаются добрее и чище…