Марна Келлог - Бриллиант

С таким же успехом я могла треснуть его по голове сковородой. Он таращился на меня минуты две, но я не отвела глаз.

— И сколько же вы работаете в «Баллантайн и К°»?

— Гораздо, гораздо дольше, чем вы.

— И вы всегда так откровенны?

— Да, сэр, именно.

Оуэн широко улыбнулся.

— Знаете что, Кик?

— Нет, сэр. А что?

— Вы чертовски здорово хладнокровны.

Что-то пенящееся, игристое пролетело по позвоночнику, как приятный озноб после первого глотка шампанского.

Наутро, ровно в восемь, прибыли портные от «Гивза энд Хокса», и уже через несколько дней Оуэн и его служащие щеголяли в темных костюмах в тонкую полоску, белых крахмальных сорочках из египетского хлопка, строгих галстуках и черных туфлях.

Началась другая, более благопристойная эра. По крайней мере так это выглядело.

Я бесконечно оттягивала свой уход — Прованс никуда не денется, зато Оуэн казался таким искренним, таким трогательно усердным в своих стараниях, что я чувствовала себя обязанной помочь ему стабилизировать положение в компании.

— Кик! — окликнул Оуэн через открытую дверь кабинета. — Идите сюда.

— Простите, сэр? — пробормотала я, притворившись, что не расслышала.

— Зайдите ко мне… пожалуйста.

Уже лучше.

Бенджамин Баллантайн не пролежал в земле и десяти недель, но, если не считать соблюдения требований к одежде, все триста лет респектабельности и приличий улетучились, покинув административные офисы. Власть перешла к более современному режиму, команде молодых служащих «Брейс интернешнл», которые вряд ли были бы столь бесцеремонны, имей хотя бы малейшее представление о том, что вся империя мистера Брейса стоит на грани катастрофы и падения в пропасть.

— Кик! — снова позвал Оуэн. — Что вы там делаете?

Я подняла со стола книгу.

— Уже иду сэр.

И не успела я встать, как над верхней ступенькой возникла грива изведенных перекисью волос. Вскоре мы уже имели счастье лицезреть прелестный образ молодой жены Оуэна Длинные стройные ноги, вылетавшие из-под длинной, до полу, рысьей шубы, как поршни, перемахивали через две ступеньки зараз. Шуба в цвет ее глаз то и дело распахивалась, открывая спортивный лифчик, велосипедные шорты и кроссовки. Темные очки в белой оправе закрывали большие карие глаза с ресницами, как у Бемби. В одной руке болталась неизменная бутылочка «Эвиан», хотя понять не могу, зачем ей столько воды. Должно быть, из желания увериться в собственной безопасности. Видимо, такая же потребность, как и настоятельная «необходимость» в шубе за двести пятьдесят тысяч.

Большой конверт из оберточной бумаги, свернутый трубочкой на манер олимпийского факела, был зажат в другой, поднятой и отставленной руке. И поскольку на меня была возложена ответственность за его отправку, я знала, что в конверте лежали документы на развод.

До Оуэна наконец дошло, что, если он хочет спасти свой бизнес и превратить себя в респектабельного джентльмена, следует порвать с жизнью на первых страницах таблоидов, а это означало, что Тине придется уйти. Насколько я могла сказать, решение не далось ему слишком уж тяжело — он осуществлял это так же деловито и равнодушно, как визит к парикмахеру. Впрочем, полагаю, что, если за вашей спиной третий или четвертый брак плюс разводы, все это постепенно приобретает собственный ритм.

— Соедините меня с Дэвидом, пожалуйста, — попросил он. — Я собираюсь разводиться.

Разъезд был тщательно и умело организован моим офисом, и Дэвид де Менуил, мальчик на побегушках и по совместительству поверенный на круглосуточной службе, у которого, похоже, не было другой жизни, кроме Оуэна и его прихотей, договорился о широкой рекламе нового фильма с Тиной в главной роли.

— Теоретически момент выбран самый подходящий, чтобы облегчить переживания Тины, — объяснял Дэвид. — Что-то вроде метода «хорошая новость — плохая новость». Плохая новость: ваш муж с вами разводится. Хорошая новость: вы нужны публике, вы звезда. Поэтому она в два счета справится с депрессией.

Я приказала перевезти новый гардероб Оуэна, сшитый на Савил-роу, бумаги, а также самые ценные произведения искусства — все то, что Тина скорее всего даже не замечала, поскольку это не сотовые телефоны и не зеркала, — из городского дома в номер люкс в отель «Дьюкс» на той же улице, что и наш офис. Ценности, хранившиеся в домашних сейфах, в основном американские доллары, золотые слитки, драгоценности и револьверы — словом, все, весьма красноречиво говорившее о темном прошлом Оуэна, — были перенесены в стенной сейф его кабинета. Единственным, что осталось от него в прежнем доме, была его прежняя одежда и подарки Тины, большинство из которых либо носили откровенно сексуальный характер, либо ярко блестели.

— Доброе утро, мисс Ромеро, — начала я.

— Знаю, — бросила она, пролетая мимо меня. — Он на конференции, он сейчас занят… ну так вот, хотя бы сейчас для меня он свободен! Он не смеет так поступать со мной! Можете сразу вызывать полицию, потому что я собираюсь убить гребаного сукина сына!

— Может, заодно вызвать вашего агента? И журналистов?

— Точно!

Она с такой силой распахнула дверь в кабинет, что косяк треснул. Я успела заметить, как Тина, буквально перелетев через письменный стол, вцепилась ему в горло. Оба рухнули на пол.

Поток ругательств показался мне впечатляющим: непристойная, но весьма красочная англо-испанская смесь матросского жаргона.

— Позвонить охране, сэр? — спросила я. К этому времени он уже успел поставить Тину на колени и завернуть ей руку за спину, грозя вот-вот сломать запястье. Сам он мог похвастаться четверкой кровавых царапин от ее ногтей через всю щеку.

— Не стоит. Просто закройте дверь.

Минуту спустя ей, очевидно, удалось вырваться, потому что вопли и грохот бьющегося стекла разнеслись по всему зданию. Мы к такому привыкли. Никто из служащих даже не потрудился высунуть голову из своего кабинета. Я услышала, как парадные тарелки веджвудского фарфора из набора, специально изготовленного к коронации короля Эдуарда, просвистели через всю комнату, как летающие тарелочки, пока не разбились о старинные панели орехового дерева.

Потом начались рыдания. Но и они стихли. Наступила тишина, сменившаяся кошачьими завываниями экстаза, продолжавшимися, пока у нас окончательно не сдали нервы. Наконец, дверь открылась и на пороге возникла Тина с распухшим от слез лицом.

— Прости, что расцарапала тебя. Честное слово, больше такого не будет. Только не делай этого со мной! Я на все пойду, лишь бы ты не ушел. Пожалуйста. На все.

Оуэн шагнул к ней, прижимая к щеке платок. Он успел снять пиджак, но приталенная белая сорочка была такой же жесткой на вид, как крекер, а традиционный красный с синим галстук того сорта, над которым он, полагаю, так часто смеялся в прошлом, считая, что такие носят лишь старперы, оставался аккуратно завязанным. По его виду не скажешь, что он только сейчас занимался неистовой, страстной любовью.