Джейн Хичкок - Светские преступления

— Пожалуй. Она ведь была права.

— Кто?

— Графиня де Пасси, когда подозревала у себя рак. Он у нее в самом деле был.

Не знаю, как мне удалось удержаться от крика изумления.

— Правда?

— Правда. Вскрытие подтвердило ее опасения.

— Надо же!

— Рак груди. В самом скором времени ей все-таки пришлось бы обратиться к врачу.

— С ума сойти!

— Опухоль уже достигла значительных размеров, и все же — кто знает? — возможно, ей сумели бы помочь. Самое странное, что мистеру Натаниелю она ни словом не обмолвилась о своих страхах.

— В самом деле, очень странно.

— Бедняга в полнейшем шоке. Недаром говорят, что мужья все узнают последними… в том числе будущие. Теперь все то, что вы мне рассказали, обрело смысл.

— Да уж! — заметила я с чувством (в полнейшем шоке был не только Нейт Натаниель).

— Понятно, что для нас так и останется загадкой, было это самоубийство или несчастный случай — так сказать, фатальный исход по вине медикаментов. — Инспектор скупо улыбнулся. — Главное, что с вас, миссис Слейтер, снято обвинение в убийстве.

— Правда?!

— Правда.

— А завещание? Что будет с ним?

— Думаю, с ним все будет в порядке. Адвокат, ответственный за его подписание — некая Маккласки, — заверила полицию, что лично знала графиню де Пасси и никак не могла ошибиться.

Я вспомнила рассказ Оливы. Маккласки видела Монику лишь мельком, на какой-то вечеринке, однако, желая уберечь репутацию, готова была и под присягой подтвердить, что хорошо ее знает. Да и как же иначе? Какой адвокат признается, что санкционировал подлог?

— В почте графини обнаружен счет за посещение конторы миссис Маккласки, — продолжал Тед Шрив, — так что все совпадает. Думаю, нельзя было сделать лучшего выбора. Судя по тому, как она держалась, это очень компетентный адвокат. Кстати, свидетелей визита графини к вам так и не нашлось. Вы полностью реабилитированы.

— Реабилитирована… — эхом повторила я. — Самое время, инспектор! Благодарю за отличные новости. Я всегда верила в наше правосудие.

— Должен сказать, миссис Слейтер… — Он помялся.

— Что?

— Лично я считал вас виновной.

— Не может быть!

— Хм… — Он всмотрелся мне в лицо с неопределенной усмешкой. — Сейчас я уже не уверен.

— Так или иначе, именно вы принесли мне все эти чудесные новости. Буду рада увидеться снова при более приятном стечении обстоятельств.

— Ну конечно, мы еще встретимся. — Тед Шрив пожал мне руку и задержал ее в своей дольше, чем было необходимо. — Это я могу вам гарантировать. И встретимся мы на равных, как профессионал с профессионалом. — Он пошел к выходу, но помедлил и сказал: — Извините, забыл вас поздравить.

Я подумала, что в моем лице он поздравляет преступницу, достаточно ловкую, чтобы выкрутиться, однако он добавил:

— Вы становитесь очень состоятельной женщиной. Снова.

Поминальная служба по Монике состоялась спустя две недели в церкви Святого Томаса Мора — совсем крохотной, затерянной среди высотных зданий восточной части города, но по-своему прелестной и к тому же знаменитой своими пышными погребениями. Нейт Натаниель лично организовал эту процедуру. Не считаясь с расходами, он поручил убранство церкви Требору Беллини — поступок, совершенно нетипичный для человека прижимистого. Я была почти уверена, что он раскошелился исключительно ради приличия, но изменила мнение, увидев, до чего он подавлен (не важно, смертью Моники или моей реабилитацией, ведь в конечном счете горе есть горе).

Вместо традиционных цветов церковь была украшена букетами яркой осенней листвы. Даже пол был сплошь усыпан ею. «Это в честь листопада, — так Требор Беллини объяснил свой выбор Джун. — Пусть смотрят и вспоминают о том, что и листьям, и людям отпущен свой срок».

Как в таких случаях говорится, весь Нью-Йорк собрался отдать дань уважения усопшей, этой стремительно меркнущей комете. Ну и, конечно, друг другу, раз уж выпал такой случай. Явились даже те, кто терпеть не мог графиню де Пасси — похороны, как и венчания, прежде всего события светские. Каждый сокрушался так убедительно, как мог.

Нейт произнес прямо-таки бесконечный панегирик, так что в конце концов Бетти склонилась ко мне и прошептала:

— Боже мой, он говорит дольше, чем она жила!

После панихиды мы с Нейтом вышли из церкви вместе. Погода изменилась, похолодало, не по сезону резкий ветер продувал одежду, пока мы ждали машину. Мне пришлось придерживать черную шляпку с вуалеткой.

— Как это все-таки странно — так долго жить бок о бок с человеком и вдруг понять, что совсем не знал его, — сказал Нейт, отирая покрасневшие глаза насквозь мокрым платком.

— Если хочешь, давай об этом поговорим.

— Джо, она ничего мне не рассказывала! Ни словом не упомянула ни о лекарстве, ни о завещании, ни о болезни! Теперь-то мне понятно, почему она так упорно оттягивала свадьбу! Господи, сколько же у нее было тайн! Кое-кто о них знал, но только не я. Лишь теперь я вижу, каково тебе было тогда… из-за Люциуса.

— Спасибо на добром слове, Нейт. Признать ошибку нелегко.

— Друзья? — спросил он и протянул руку.

— Как все в нашем кругу, — сказала я, пожимая ее.

Нейт посмотрел на меня пронизывающим взглядом, но скоро сник, махнул рукой и пошел к машине.

Мне не пришлось долго ждать, пока завещание вступит в силу. Деньги вернулись, возвратилось и присвоенное Моникой имущество. Я начала с того, что расплатилась с кредиторами, выплатила Муниципальному музею остаток суммы по обязательству, а Чарли — недостающую часть за ожерелье. Иными словами, погасила все свои долги. Квартиру на Пятой авеню я при первой же возможности продала, зная, что ноги моей там больше не будет, и купила другую, больше площадью, в квартале оттуда. Дом в Саутгемптоне я, конечно же, сохранила и проводила там большую часть времени в окружении прежних слуг, включая Каспера. Недоставало только миссис Матильды, которая вернулась на Ямайку нянчить внуков.

В январе 2001 года в журнале «Мы» появилась посвященная мне статья Миранды Соммерс с поразительно двусмысленным и зловещим названием «Джо Слейтер оглядывается на жизнь». К статье прилагалась лестная фотография — я в кремовом льняном костюме и единственной розой в руках (намеренное подражание портрету Элизабет Виже-Лебрён, изобразившей Марию Антуанетту в муслине и тем самым смертельно оскорбившей лионских торговцев шелком). На первый взгляд я казалась воплощением торжества. Я наслушалась немало комплиментов по поводу того, как хорошо выгляжу на этой фотографии, но если бы кто-то дал себе труд приглядеться, он бы понял, что это не торжество, а давняя, можно сказать, хроническая печаль. Мой взгляд говорил: перед вами не триумфатор, а человек, вполне сознающий, что он совершил, и сожалеющий об этом.