Энн Стюарт - Холодный как лед

– Повинуюсь, мэм, – заявил Питер. И без предупреждения развел ей ноги и внезапно резко вошел в нее, от чего Женевьева потрясенно задохнулась.

Секунду они оба лежали, не шевелясь.

– Вот как, и почему я не удивлен, что вы влажная? – пробормотал он, глядя сверху на нее.

Она попыталась что–нибудь промолвить… что угодно, но не смогла. Потом почувствовала его сильные ладони: он подтянул ближе ее ноги и закинул себе на бедра. Она вцепилась в простыни. Пристроив ноги Женевьевы, Питер освободил ее запястья и положил ее руки себе на плечи.

– Вам лучше держаться за меня, мисс Спенсер. Это будет жаркая скачка.

Вряд ли сработает, тупо подумалось ей. Он даже не поцеловал ее, никак не погладил, не пустил в ход ничего из стандартного набора предварительных ласк.

И все же она была влажной. Возбужденной, какой себя никогда прежде не ощущала. А он даже не двигался.

– Не смотрите такой раненой птицей, милая. Вам должно нравиться это занятие.

Он чуть отодвинулся, только чуть–чуть, потом снова вошел и едва пошевелился, словно мигнул свет, и Женевьева опять задохнулась.

– Я не хочу… – запротестовала она.

– Нет... хотите.

Да, хотела. Он начал двигаться, медленно, очень медленно, словно задействована была лишь та единственная его часть, между его ног, между ее бедрами. Женевьева закрыла глаза, стараясь отгородиться от него, но он был повсюду: на ней, под ней, внутри нее.

Она приговаривала себе: «неважно». Он просто пытается утвердить свое, старается разрушить все, что у нее еще осталось, но сражаться она не могла, бороться с ним, бороться с этим медленно нарастающим откликом, посылающим мерцающий свет по всему телу. Она тяжело дышала, хрипло, заглатывая воздух. Казалось, это лишь подстегивало, побуждало Питера проникать еще глубже, и Женевьева сделала ужасную ошибку, что не закрыла глаза.

Он упирался в матрас, поставив руки по обе стороны от нее. Ледяные глаза распахнуты, настойчиво и напряженно глядя ей упорно в лицо, пока он продолжал свой монотонный порочный ритм, двигаясь, двигаясь, еще, еще, твердый, возбужденный и проникающий до самой ее глубины.

– Давайте, мисс Спенсер, – шептал он. – Докажите, что я не прав. Не хотите кончить со мной внутри? Не хотите доставить мне такое удовлетворение? Желаете удержать это от меня? Доказать мне, какое я самонадеянное тщеславное ничтожество. Вы ведь можете отказать себе? Вы ведь хотите?

Как он умудрялся все это проделывать, да еще неспешно размеренно толкаясь членом, держась на руках, не притрагиваясь, а только говоря с ней, мучая этими тихими насмешливыми словами?

Она не в состоянии была отвечать, потому что не понимала, о чем он спрашивает, почему изводит ее.

– А соски–то твердые, мисс Спенсер, а ведь в комнате тепло, – шептал он. – Почему у вас соски твердые?

Она снова закрыла глаза, пытаясь отрешиться от него, но однако руки сами собой скользнули ему на шею, притягивая ближе, чтобы ощутить всего, тело к телу, а не только лишь единственное соединение между ними. Питер весь пылал, покрытый тонкой пленкой пота, но сердце билось ровно, равнодушно.

Все вырывалось из–под контроля. Тело трясло, и никак она не могла остановить эту дрожь. Он завладел всем, и тело Женевьевы больше ей не принадлежало. Оно стало его, в безраздельном пользовании, и Питер творил с ним, что хотел. Если она расслабится, то волна наслаждения первой накроет ее, Женевьева это понимала, и он удовлетворится и оставит ее в покое, но она не могла. Не могла пойти на это. Не может да и не будет, не отдаст ему победу. Напряжение насквозь пронзало ее, и в отчаянии она изо всей силы вцепилась в него, вонзив ногти, царапая его, сражаясь за нечто недостижимое.

– Кто победит, мисс Спенсер? – шептал он ей в ухо. – Ваше тело или разум?

Она могла бы без колебаний ответить ему, да только потеряла голос. Сейчас Питер задвигался быстрее, и ей пришлось поневоле встречать его выпады. Он крепко держал ее бедра и двигал навстречу себе, доставая так все глубже и глубже, скользкий, горячий и мощный. И ей захотелось кричать, но звука не было, лишь удушливый всхлип.

– Вы же хотите, – продолжал шептать Питер ласковым и спокойным тоном. – Боретесь с собой, но хотите. Лишь одна «маленькая смерть» – ничего безвозвратного. Отдайтесь мне, Женевьева. Дайте мне ее прямо сейчас.

Не стоило так уступать. Это прошло сквозь нее, как вспышка молнии, электрический шок: тело болезненно выгнулось на кровати, голова мотнулась назад, и Женевьева открыла рот, чтобы закричать.

Он зажал ей рот ладонью, чтобы заставить замолчать, и она кончила, погибла, ее тело конвульсивно сжалось вокруг него, в каком–то нескончаемом выбросе напряжения продолжая двигаться. И снова. И снова. Утопая все глубже. Она не могла вздохнуть, вгрызлась в его руку, со всей силы, пока ее тело рассыпалось в электрических искрах, исчезавших в ночи, пока совсем ничего не осталось.

Женевьева не могла пошевелиться. А только способна была лежать, вспоминая, как нужно дышать, медленно начиная возвращаться в темную комнату, в эту помятую постель, к человеку, что лежал поверх нее и все еще внутри нее. И все еще возбужденному. Моргая, она ошеломленно открыла глаза.

Он сверху глядел на нее, холодным оценивающим взглядом синих глаз. И даже не запыхался.

– Не могли бы вы отпустить мою руку? – спросил Питер самым что ни на есть вежливым тоном.

Потом соскользнул с нее, лег рядом, потный, но внешне равнодушный.

– Простите, я не воспользовался презервативом, – вдруг сказал он. – Обычно я предпочитаю не оставлять после себя беспорядок.

– Учитывая обстоятельства, думаю, вряд ли это имеет значение.

На беду получился какой–то невнятный шепот, а не пресыщенный скучающий тон, который пыталась изобразить Женевьева. Зато она получила ответ на свой вопрос. Ее так захватил собственный всепоглощающий отклик, что она даже не была уверена, соизволил ли он кончить. Влага между ног свидетельствовала, что все–таки это произошло.

Женевьева повернулась и посмотрела на него, положила ладонь на его грудь, где предположительно было сердце. Ничего, кроме ровного спокойного ритма. Ее глаза встретились со взглядом Питера, и он пожал плечом, легкая улыбка вышла почти извиняющейся.

– Я вас предупреждал, – произнес он.

– Вы предупреждали, – вторила Женевьева, пристально всматриваясь в него. Глаза – зеркало души, как говорят. В его же случае в зеркале отражалась пустота.

Женевьева как–то умудрилась сесть, хотя ощущала такую слабость, что ее покачивало. Нужно уйти от него, даже если ей придется ползти по полу. Йенсен испытал оргазм, сомнений не было, но все еще находился в возбуждении. Значит, полностью не кончил, конечно же. Просто прекрасно доказал свою точку зрения: он может заставить кончить партнершу, позволив себе лишь самый слабый физиологический отклик.