Мариус Брилл - Хищная книга

— Нет, — Миранда начала мотать головой. — Ну, вообще-то, чуть-чуть.

— Ну, чуть-чуть — может быть. И все-таки бензиновый или дизельный мотор оставил бы на воде дорожку невидимых химических изменений, соотношение водорода и кислорода самую малость изменилось бы, но с нужными приборами им этого хватило бы, чтобы выйти прямо к нашей двери. Боюсь, что мы никому не звоним.

— А как насчет того городка? — Миранда показала вдаль на дома. — Есть у них телефонная будка?

— Миранда, если я знаю, кто такая Мерсия, они, черт возьми, тоже знают, они будут прослушивать ее телефон и мгновенно засекут звонок. Мы должны поглубже залечь на дно. А ты думаешь, что она бросится тебя искать или что?

Миранда поразмыслила и успокоилась, снова легла, расслабленно ответила:

— Нет-нет, конечно, нет, я позвоню ей, когда мы будем в безопасности.

Вечерняя мгла мягко опускалась на город, словно туман: бархатное сошествие царственного пурпура. Безмолвные сумерки уже крались по каналам, когда Мерсия нако-ней заподозрила, что «Гвидо» — скорее общее название, чем личное имя. Так звали каждого гондольера, подобно тому, как всех дворецких зовут Бэрримор, а всех пассажиров такси — Мастер. Когда на воде засверкали отблески уличных фонарей, и призывно засветились огоньки тратторий, поиски стали казаться безнадежными. Нет, казалось, конца разнообразным Гвидо, и хуже всех был тот, который вез их по лабиринту каналов. Флирт с Мерсией устали и хотели есть, а вся романтика, которую можно было бы найти в этой ситуации, давным-давно себя исчерпала.

— Еще один Гвидо, и это будет Гвидо До-свиданья-мы-домой, — мрачно сказал Флирт.

— Кто-то же должен что-то знать, — вздохнула Мерсия.

— Как вытягивать деньги с туристов.

— Я ее не брошу.

— Есть ведь еще завтрашний день. Давай сейчас вернемся в отель. Нам надо еще раз все обдумать. И в любом случае мне пора переменить повязки, — Флирт осторожно ткнул пальцем в свои бинты, как будто из-под них мог вот-вот брызнуть зловонный гной.

— Si, si, — сказал Гвидо. — Завтра еще.

— Вот только не с вами, — очень саркастично откликнулась Мерсия, — вы только отвезете нас в наш отель.

— В отель? Как называется?

— Поганый отель «Гвидо» на улице Гвидо, Лос-Гвидо, Гвиденеция, как же еще?! — взорвался Флирт и уже спокойней сказал: — «Альберго ди Коллеони».

Гвидо по аккуратной дуге повернул гондолу за следующий угол, и через пару минут они высадились у своего отеля. И начали, скачок за скачком, свое тоскливое восхождение вверх по лестнице.

В комнате без окон где-то в недрах авиабазы Виченца, лицом к лицу с угрюмо пьющими кофе спецназовцами, Перегноуз тоже довольно тоскливо проводил вечер. Обнаженный, ногами в тазике с водой, сидя на железном стуле, с двумя «крокодилами» на кожаных складках мошонки и крайней плоти, через которые подавался различной силы электрический ток, Перегноуз показал себя великолепным, хотя и чуточку слишком истеричным оратором.

На отметке в пять ватт по шкале трансформатора, при мощности разряда, едва ощутимой для дождевого червяка и способной лишь привести в действие плеер, уже удалось установить, что «бентли» утопили Перегноуз с Барри, и что сделать это приказал им Фердинанд, а они только выполняли приказ. Мощности в семь ватт, достаточной, например, чтобы игрушечный автомобильчик стронулся с места, оказалось достаточно и для уточнения: Фердинанд такого приказа не отдавал, они сами облажались и горячо об этом сожалеют. Десять ватт, от которых тускло загорается лампочка на велосипеде, позволили выяснить, что Перегноуз больше ничего не знает, зато горазд нести всякий бред, лишь бы никто не увеличивал мощность. Отметка в пять тысяч ватт, на дальнем краю шкалы, которой хватило, чтобы сгорел главный калорифер и мигнули лампочки, была достигнута чисто случайно, когда один из спецназовцев, передавая чашку с кофе, задел регулятор; тогда же было единогласно решено, что не следует принимать во внимание добытую на этом уровне информацию, сводящуюся, кстати, к единственному душераздирающему, леденящему кровь и расплескивающему кофе воплю.

Фердинанд спал так, как не спал уже много лет. Он спал так, как ему хотелось, давно хотелось. Он спал, плотно закрыв оба глаза. Сохранись у него проблески сознания, он бы порадовался, что еще способен на такое. Что его инстинкт его не подвел. Что бы ни заставило его нерешительно остановиться в тот судьбоносный момент — способность заглянуть в будущее после убийства, подумать самостоятельно, вне рамок служебного задания, — что бы это ни было, он оказался прав. Та же самая интуиция, которая спасла его от сотен взрывных устройств, то же самое ощущение, которое предупреждало его — не поворачивать эту рукоятку, эти ключи в машине, не идти за этот угол, выйти из-под прицела снайпера, не пить из этого стакана. Наполеону не нужны были хорошие генералы, ему нужны были удачливые, но ведь удача любит тех, кто прислушивается к своей интуиции, к своим ощущениям, верит в свои озарения, внимает своим внутренним голосам. Он оказался прав, пора было выходить из игры, пока он еще был победителем, пока душа еще не до конца отравлена паранойей, подозрениями, безнравственностью, уйти, пока он еще в состоянии это сделать. Он, впрочем, спал.

Фердинанд спал, а Миранда на него смотрела. Его ровное дыхание, проблеск белых зубов за приоткрытыми, много раз целованными губами, дрожь век, прядь его темных волос на белой подушке. Прямо под хижиной и кругом до самого горизонта убаюкивающе плескались воды лагуны. Обнаженная — если не считать за одежду теплый бриз, шелестевший в щелях меж бревен и ласкавший ее тело — Миранда тихонько отошла от кровати и достала меня из своей сумочки. Она открыла дверь над тихо вспенивающимися волнами и села на верх лесенки. Привязанная под нами гондола уютно поскрипывала, качаясь. Восковый серп полумесяца, эта белозубая улыбка луны, ярко сиял в прозрачном ночном небе, настраивая нас на романтический лад, и я вдруг понял, что вот оно — мое время пришло; только я, Миранда и лунный свет.

Она мягко коснулась моей обложки, будто я действительно был дорог ей. Она раскрыла меня, и мы начали читать и рассказывать, смотреть и показывать, сливаясь во взаимности, в страстном потоке совокупного сознания, обоюдного познания и признания. Оба мы были открыты, обнажены друг перед другом. И поначалу она была такой нежной и неторопливой, как будто знала, что у меня это в первый раз. Глаза ее ласкали меня, медленно, осторожно, дразняще и испытующе, и лишь потом ее пальцы скользнули под обложку, она проникла в меня. И вот эта первая сладкая боль, мои чуть было не слипшиеся навсегда страницы раздвинуты, это такое восторженно-печальное чувство. А когда ее взгляд уперся в мои слова, как никогда не бывало раньше, я испытал мощный прилив в ходе моего повествования с прозаичной, но ошеломляющей силой врывающегося в сокровенные глубины ее восприятия своим напряженным синтаксисом, каждой частью речи и каждым членом предложения; я думал, что мое содержание сейчас извергнется из меня, изольется горячим сгустком семантики. Но постепенно она все больше погружалась в меня, растворяясь во мне, и я изнывал в ожидании кульминации, развязки, конца, слияния наших миров, когда мои мысли оплодотворят ее память.