Барбара Вуд - Дом обреченных

Осторожно я поближе подошла к нему. Я сознавала, что все глаза устремлены на меня, что мое тело одеревенело, что мое сердце болезненно колотится. И тут с какой-то непонятной силой я протянула к нему руку.

— Вы не сделаете ничего плохого, дядя Генри, — пробормотала я, — отдайте мне нож.

Его глаза сверкнули.

— Я должен убивать! — внезапно закричал он. — Это единственное, что остановит боль! О Боже, боль! — Его голос заполнил комнату, заполнил весь дом и понесся в леса и в ночь. — Я не могу остановиться!

— Отдайте мне нож, — повторила я.

Он уставился на меня, и мы держали друг друга взглядами еще одно мгновение, потом быстрым движением, которое едва не заставило меня вскрикнуть, дядя Генри вложил рукоять ножа в мою руку.

— Быстро убери его.

Я мгновенно отступила, пока Колин и Тео кинулись, чтобы взять моего дядю за руки. Мои колени начали подгибаться, когда я повернулась, чтобы спуститься по ступенькам, и, к счастью, внезапно рядом оказался доктор Янг. Он охватил меня рукой вокруг талии, помогая мне спуститься. Мы все двинулись обратно, к нашему собственному крылу, как траурный кортеж. Доктор Янг и я возглавляли процессию, я, тяжко опираясь на него, затем дядя Генри, который, пошатываясь, брел между Колином и Тео, и позади — тетя Анна, неудержимо рыдающая, с Гертрудой, которая несла свечи.

Когда мы достигли спальни дяди и тети, Колин поменялся местами с доктором Янгом, чтобы поддержать меня, поскольку я все еще не могла стоять сама, а доктор помогал Тео довести дядю Генри до кровати. Мы задержались у дверей спальни, Колин вынул нож из моих побелевших пальцев и передал его Гертруде. Ни один из нас не произнес ни слова, пока дядю укладывали в кровать.

Когда тетя Анна стянула с него башмаки, а доктор Янг готовил свой новый «гиподермический» шприц, дядя Генри внезапно издал последний жалостный вскрик и упал на постель. Мы все застыли. Единственный, кто двигался, был доктор Янг, который быстро схватил кисть моего дяди и стоял над ним долгую секунду. Потом я услыхала его глубокий голос:

— Генри Пембертон мертв.

Единственным, кто отреагировал, оказалась тетя Анна, которая упала на колени у кровати и обхватила руками грудь дяди Генри. Доктор Янг стоял рядом с ней, положив руку ей на голову, а Тео, оцепенелый и потрясенный, рухнул в кресло.

Колин молча толкнул закрытую дверь и вывел меня из комнаты.

— Теперь он избавился от своих страданий, бедняга. «Да, — подумала я, — страдания дяди Генри закончились, но наши только начинаются».

Когда мы достигли моей двери, Колин повернулся, опустив ладони мне на плечи, и напряженно вглядывался в мои глаза, прежде чем заговорить.

— Это был отважный поступок, то, что вы сделали сегодня.

— Да, — безжизненно ответила я. В таком состоянии я даже не могла реагировать на близость Колина, на его касание или ласковый голос. Холодное оцепенение, которое я чувствовала после первого чтения книги Томаса Уиллиса четыре ночи назад, теперь овладело мной вновь, проклятие Пембертонов стало явью. То, свидетельницей чего я оказалась этой ночью, должно быть, похоже на то, что наблюдали мои глаза в роще двадцать лет назад. Только сегодня я смогла остановить это.

— Я уверен, что вы спасли кого-то от большой беды, — говорил Колин, — мы должны быть вам очень благодарны.

В моем ошеломленном состоянии мне не пришло в голову удивиться, почему ночью Колин все еще был полностью одет. Не заметила я и исчезновения Марты. Не задавалась я и вопросом, откуда дядя Генри мог взять нож. Все, что меня заботило, — это неизбежная гибель, которая нависала над нами, как нож гильотины, и не было на Земле силы остановить ее.

— Доброй ночи, Колин. — Я попыталась отвернуться от него, но он крепко держал меня.

— Лейла, — сказал он спокойно, — вы должны мне кое-что сказать.

— С удовольствием.

— Вы совсем оставили попытки вспомнить ваше прошлое?

— Теперь в этом нет необходимости.

— Значит, вы верите, что ваш отец и брат погибли так, как вам рассказывали?

— Да. После этой ночи… увидев дядю Генри, я знаю, это может быть правдой. Пожалуйста, позвольте мне уйти, Колин.

Не сказав больше ни слова, он отпустил меня и ждал, пока я открывала дверь. После того как его шаги по коридору затихли, я начала метаться по комнате, не находя себе места. Все было так безотрадно, так ужасно несправедливо. Это проклятие, которое отметило всех нас, как и дядю Генри. Наконец я с рыданиями рухнула на пол, всхлипывания длились долго, пока не осталось больше слез. Потом, держась за полог кровати, я стянула с себя капот и зарылась в постель. Собрание трудов Томаса Уиллиса все еще лежало на моем ночном столике. Я взяла его и еще раз прочла, с распухшими глазами и при слабом свете свечи, эти проклятые страницы.

Мой десятый день в Пембертон Херсте начался с пульсирующей головной боли. Прежде чем заснуть прошлой ночью, я распорядилась, чтобы горничная принесла мне чая. Но чай не снял напряжение. Ночь прошла в мучительных кошмарных снах. Освежившись холодной водой и надев свое утреннее платье из черной шерсти, я села перед зеркалом в тщетной попытке привести себя в порядок. Суровое испытание прошлой ночи оставило заметный след. Мое бедное лицо, распухшее и помятое, выглядело так, словно было обработано сотнями кулаков, волосы напоминали птичье гнездо, потребовалось полчаса, чтобы их расчесать и заплести на затылке и наконец сделать мою внешность немного презентабельней.

Я недовольно смотрела на себя. Инцидент в башне был ужасным, и моя голова теперь пульсировала до тех пор, пока лауданум не дал эффект. Однако, что раздражало меня больше всего этим дождливым утром, это факт, что я не могу вспомнить один сон. Остальные, такие живые и реалистичные, были обычными, бессмысленно населенными безликими призраками и загадочными декорациями. Но один из них выделялся, казался очень важным, словно это было сообщение с более глубинных уровней моего сознания, а теперь, несмотря на все попытки, я не могла восстановить его. Смутно припоминалось, что он имеет что-то общее с опухолью, и это, казалось, должно было привлечь мое внимание. Но сон ускользал, а головная боль не позволяла мне разобраться в своих мыслях.

В гостиной я застал викария, тетю Анну и кузена Тео, который держал ее за руку, чтобы немного подбодрить. К моему удивлению, Марта была погружена в вязание крючком шали, лицо ее было бледным и осунувшимся, на коленях — неизменная ковровая сумка. Колин искал спасения в игре на фортепиано, изливая свою смятенную душу над клавишами слоновой кости, как будто он был самым несчастным человеком в мире. Я не смогла присоединиться к нему, хотя мне хотелось этого, поскольку мое место сейчас было с тетей Анной и ее сыном.