Светлана Успенская - Посмертная маска любви

Машина — синяя иномарка неизвестной породы («Да не разбираюсь я в этих железных монстрах», — капризно бросила Кэтрин) — должна была обитать где-то в районе Выхина. Опознать ее я должен был по цвету и по номеру. Затем в мои обязанности входило прицепить банку к днищу автомобиля со стороны водителя и тихо слинять через забор — и отныне любовь благодарного человечества будет мне обеспечена.

Я нехотя тащился в толпе гуляющего и жующего народа и с тоской думал о предстоящем поручении и о безрадостных перспективах собственной жизни… Особенно в лом мне было тащиться куда-то на окраину, искать автостоянку, лезть через забор… Ведь, черт побери, я же сказал ей, что сейчас обитаю у Игоря, а это два часа езды до Троепольского! Но Кэтрин сделала вид, что пропустила мое замечание мимо ушей, — кажется, даже без собственного согласия я уже записан в добровольные помощники американского президента.

Волею судеб мой путь пролегал мимо ночного клуба «Monkeys». В памяти всплыл ночной разговор с Толенковым и недвусмысленное приглашение для генеральных переговоров. Выпитые в кафе пять банок джин-тоника настолько преисполнили меня пофигизмом, что я всерьез начал подумывать, не зайти ли на огонек к близнецам. Внимание внезапно привлек новехонький четырехколесный зеленый динозавр, высовывающий свою морду из подворотни около служебного входа в клуб. Он, как доисторическое ископаемое животное, грозно посматривал на меня бронированными фарами, как будто хотел сожрать живьем.

В мозгу, отуманенном изрядным количеством алкоголя, внезапно зародилась блестящая комбинация, достойная лучших умов американского ЦРУ. Зачем ехать черт-те куда, кричало все во мне, зачем вступать в конфликт с работниками автостоянки, придирчиво охраняющими железных коней, если здесь, в десяти метрах от меня, стоит прекрасный, абсолютно неохраняемый экземпляр, несомненно, достойный пристального внимания самой красивой и загадочной американской журналистки в России! Ведь близнецы Палей тоже связаны с наркомафией! Они ездят на съезды крутых в бани, они занимаются торговлей наркотиками, они подмяли под себя значительную часть города, и, кроме того, они, возможно, виноваты в гибели моих друзей!

И если я прицеплю подслушивающее устройство к их железному другу, то убью сразу двух зайцев. Во-первых, окажу несомненную услугу Кэтрин и удостоюсь ее пожизненной признательности, а во-вторых, смогу быть в курсе событий и планов мафиозных близнецов, в чем состоит, естественно, и мой непосредственный интерес. Так без труда и без особого риска для жизни я смогу узнать, что они замышляют. При одном условии, конечно, — если близнецы все свои дела будут обсуждать в машине. Уровень алкоголя в крови уверенно убеждал меня, что момент самый что ни на есть подходящий и нечего сомневаться!

Надо было дождаться, пока стемнеет. Но пока дымные сумерки не заволокли город, пришлось курсировать по окрестным кабакам и поддерживать свой высокий жизненный тонус немереным потреблением алкоголя. «Все смешалось в доме Облонских», — писал классик, и совершенно аналогично все смешалось у меня в желудке. Когда я не мог уже отличить большой палец руки от собственного носа, наконец-то стемнело, и, покачиваясь, будто от сильного ветра, мое бренное тело короткими галсами двинулось по направлению к ночному клубу.

Я легко пришвартовался к зеленому динозавру (меня шатало как будто от усталости). Под высокое брюхо этого танка мог, не наклоняясь, войти ребенок школьного возраста, и я, стукаясь головой о какие-то железки и тяжело кряхтя, без труда заполз под него на коленях. Тяжело сопя и чертыхаясь, я прилепил консервную банку к днищу (магнит присосался намертво — не оторвать) и по-быстрому отчалил, дав прощальный гудок.

«А нам все равно, а нам все равно!» — пел я, размашисто шагая по ночным притихшим улицам. В Троепольское ехать было уже поздно, и я направился к Ринату, ощупью, как безнадежно слепой, отыскивая дорогу на Ордынку и поминутно впадая в кратковременное забытье.

— Ты что? — вопросительно уставился на меня Ринат, когда мой покачивающийся силуэт возник в проеме двери.

— Нормалек! — прохрипел я и рухнул на пол. Мне было очень худо.

— Господе, Царю Небесный, утешителе, душе истины, приди и вселися в ны, и очисти ны от скверны, и спаси, блаже, души наша. Очисти от скверны людской, обуревающей мя… — молился отец Амвросий, стоя у чадящей лампады. Сверху вниз на него взирало с обычной кротостью и смирением тающее в темноте черное лицо Богородицы.

От голода его слегка тошнило, кружилась голова, и сладко тянуло вниз где-то возле сердца. От недавнего всплеска эмоций внутри было как-то пусто и легко…

Он поднял кверху глаза, напоминающие омут. Ему показалось, что коричневые губы на иконе слегка раздвинулись в улыбке, и отец Амвросий возрадовался: она видит его тоску и понимает ее, Она избавит его от изнурительных каждодневных мучений и возвестит его просветлением. Отец Амвросий уже почти достиг того светлого состояния духа, когда душа с любовью и сожалением взирает с высоты на мирскую тщету, устремляясь к небесам. Он поднял глаза с выступившими на них слезами благодарности и стыда, но вдруг через пелену влаги, размывающую контуры предметов, ему показалось, что сквозь скорбный лик Богородицы проступило другое, знакомое лицо с насмешливым пронзительным взглядом. Губы как будто искривились в сладострастной улыбке и что-то прошептали ему.

Отец Амвросий вздрогнул, вытер тыльной стороной ладони лоб и воззрился на икону. Но на него с печалью взирало сверху просветленное лицо Пречистой. Сухая жилистая рука потянулась ко лбу. Перекрестившись несколько раз, шепча слова очистительной молитвы, он встал на колени и начал бить поклоны. Но как только на секунду взгляд его отрывался от образа, как ему вновь начинало казаться, что Богоматерь улыбается той, особенной, улыбкой — улыбкой, которую он столько лет пытался, но не мог забыть…

Ко всенощной собралось немного людей — несколько сельских прихожан и почитателей священнического дара отца Амвросия из окрестных сел. Среди них были важные лица, на чьи пожертвования и жила церковь (Копцев был частично прав, говоря, что существование храма поддерживается криминальными средствами). Среди свечей в церкви отец Амвросий различил высокую фигуру посланника близнецов Палей, их личного телохранителя Шершавого.

Исполняя обязанности пастыря и гостеприимного хозяина, священник после службы вышел к прихожанам поговорить, сказать ласковое слово. Смиренно тупя глаза в землю, Шершавый, как и другие, подошел за благословением и смиренно произнес, вручая священнику газетный сверток.