Светлана Успенская - Посмертная маска любви

— Прими, батюшка, на нужды храма… От всей нашей братвы. Помолись за упокой…

Отец Амвросий принял сверток, поблагодарил его, благословил верующих, сам погасил свечи в алтарной части храма и запер церковь.

Темная густая ночь зажгла над землей мириады крупных звезд. «Звезды — очи Бога», — вспомнил отец Амвросий, ступая по мокрой от росы траве. Было холодно, август так вызвездил небосклон, что он казался белым. Звенели цикады в траве. Неподалеку, за лесом, прогрохотала последняя электричка из Москвы.

«Не приехал Сергей, — устало подумал священник. — Испугался нашего спора или заночевал в другом месте… Ну да Господь с ним… Помолюсь на ночь да лягу спать…»

Он опустился на колени перед образом. Его качало от усталости, веки утомленно опускались, но вновь и вновь он заставлял себя шептать знакомые привычные слова. И опять повторилось давешнее видение — опять ему подмигивала и сладострастно улыбалась Богородица Одигитрия.

«Даже в образе Пречистой женский лик смущает меня», — горестно подумал отец Амвросий и решил вернуться для молитвы в церковь. Он затеплил самую малую лампадку и опустился на колени, то и дело осеняя себя крестом.

Он молился долго и старательно. Время бежало незаметно, обтекая его со всех сторон невидимой рекой. В храме было тихо, в неплотно прикрытые двери доносились неясные шорохи, шелест травы, треск веток от неожиданно взлетевшей с дерева птицы.

Вдруг легкое шуршание послышалось совсем рядом, как будто кто-то провел сухой веткой по каменному полу. Отец Амвросий оглянулся. Никого.

«Наверное, мыши… Надо завести кота…» — мелькнуло в голове, и он зашептал чуть громче, чтобы отвлечься от земных звуков:

— Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…

После слов «царствие Твое» шорох повторился вновь, уже чуть ближе и яснее. Отец Амвросий поворотил свое осунувшееся, освещенное зыбким светом лампады лицо — вдоль алтаря, шурша белой воздушной тканью, скользила фигура, сотканная из бликов и теней.

Отец Амвросий попытался было подняться с колен, но ноги затекли, отказались повиноваться, и он покачнулся. Голова мучительно кружилась, в глазах темнело, но белая бесшумная тень виднелась в сумраке придела отчетливо и резко.

— Господи, возьми, возьми меня… — прошептал он, чтобы огородиться от видения. Но видение не исчезало, оно скользило в глубине церкви, там, где за кованой железом дверью начинался ход на колокольню.

Отец Амвросий сделал несколько шагов вперед и остановился, как зачарованный. Привыкшие к свету лампады глаза мгновенно ослепли в темноте и смутно различали только белое колеблющееся пятно. Светлая тень как будто слабо махнула ему рукой, повернувшись вполоборота. Под белой тканью проступало скорбное лицо Богородицы, ее горестно поджатые губы, опущенные долу, страдающие глаза.

«Она! Это она! Это Дева Мария! Она явилась, чтобы спасти меня!» — радостно всколыхнулось утомленное сердце священника, слезы умиления выступили на глазах, а пересохшие губы зашептали:

— Богородице, дево, радуйся!..

Он изо всей силы сжал наперсный крест и с улыбкой надежды направился к призраку. Слезы застилали глаза, разум мутился, не в силах поверить в чудесное явление. Он шел, и каждый шаг был как будто шагом в небеса — шагом надежды, просветления, избавления.

Дверь на колокольню едва слышно скрипнула, шорох шагов стих, замирая где-то вверху. Отец Амвросий, тяжело ступая, начал подниматься по ступеням на колокольню. Ему казалось, что откуда-то сверху, чуть ли не с неба, льется ослепительно яркий свет, а от летящей впереди него фигуры, которая поднималась, не касаясь ногами ступеней, исходит золотое свечение. И он шел за ней, не чувствуя ни собственного тела, ни собственной души, — легкий, как дыхание ветра, безмерно счастливый. Ему казалось, что он уже умер, и это его счастливая душа летит к Пастырю, чтобы войти в его сияющий небесный чертог.

Легкий ветерок, доносивший запахи теплой земли и травы, освежил лицо и тронул белую развевающуюся одежду. Призрак уже взошел на колокольню и повернулся, ожидая, когда он поднимется. Мертвенный свет луны обливал его холодным свечением, и он казался бы вылепленной из гипса статуей, если бы не шевелились от ветра складки белых одежд.

Отец Амвросий поднялся на последнюю ступень колокольни и застыл в нерешительности, боясь приблизиться к чуду. Его руки сжимали наперсный крест, а губы восторженно шевелились.

Призрак протянул к нему руки. Глаза его чернели на меловом лице огромными бездонными пятнами, а тонкие губы сияли печальной улыбкой.

— Иди, — не услышал, а скорее угадал отец движение губ.

Он сделал шаг навстречу. Луна, выкатившись из-за тучи, облила колокольню торжественным сиянием. На миг стало светло почти как днем.

Но вдруг священник в ужасе отпрянул. Он узнал тонкое лицо, пронзительный взгляд немигающих глаз, улыбку, кривящую губы, он увидел то лицо, которое изо всех сил старался забыть. Этот грешный лик он боялся, ненавидел и страстно желал.

— Нет! — прошептал отец Амвросий, отступая назад. Пальцы с предсмертной силой впились в острые ребра креста. — Нет, — шептал он, крестом отгоняя наваждение.

Но видение не исчезало. Наоборот, оно подступало к нему все ближе и ближе. Он чувствовал запах травы и земли, и запах тлена, и запах чужого тела, и у него страшно закружилась голова от этого.

— Нет! — прошептал он, поднимая руку, чтобы сотворить крест, но рука не поднималась, налившись свинцовой тяжестью и бессилием.

— Пойдем, — шептали знакомые губы. — Пойдем…

— Нет. — Ему казалось, что он закричал, но только еле слышное сипение вырвалось из горла.

Видение поднялось на парапет колокольни и протянуло руку. Покоряясь, он взял холодную руку в свою ладонь, и до самой последней клеточки тела его обжег пронзительный холод.

— Это ты, — подумал или прошептал он. — Ты возвращаешься за мной…

— Да… Иди, — услышал он легкий шепот и посмотрел туда, куда простиралась белая рука. Ему показалось, что прямо с колокольни к сияющей в чернильном небе луне расстилается гладкая, ослепительно светлая дорога, а там, в ее конце, сияет любовью всепрощающий лик Вседержителя.

— Иди, — прошептало видение и отпустило его руку.

Он постоял на парапете несколько секунд и, протянув ладони к сверкающему кротостью и любовью лицу в вышине, легко шагнул на дорогу, ведущую в небо.

Когда вечером следующего дня я, мужественно преодолевая похмельный синдром, вернулся в Троепольское, в сенях меня встретили рыдающие лица древних старух, мрачная физиономия церковного сторожа Савельича, негромкие распоряжения врача и горестный гомон в доме.

Игорь лежал на кровати белый как мел. Его померкшее лицо, обрамленное черными, как гудрон, кудрями, утопало в подушке. Ссохшееся, худое, как щепка, тело едва приподнимало одеяло.