Дафна дю Морье - Французова бухта

— Кто там? — шепотом окликнула Дона, но ответа не последовало.

Она стояла, прислушиваясь, охваченная страхом. Вот из коридора снова донеслось шуршание, слабый шепот и стон. Дона вернулась в детскую за свечой. Высоко подняв ее над головой, она вернулась в коридор, вглядываясь в темноту, откуда шел звук. Наконец она увидела, что на полу, скорчившись и привалившись к стене, лежит человек. Подойдя, она узнала Уильяма. Он был бледен, одна рука безвольно повисла вдоль туловища. Дона рывком опустилась на колени рядом с ним, но он оттолкнул ее, мучительно сжав от боли свой крохотный рот-пуговицу.

— Не дотрагивайтесь до меня, миледи, — слабея, прошептал он. — Не то испачкаете платье, у меня на рукаве кровь.

— Уильям, милый Уильям, вы серьезно ранены? — вскрикнула Дона. Он с трудом покачал головой, придерживая раненую руку.

— Ничего, миледи, — прерывисто проговорил он, — какая-то несчастливая… сегодня ночь. — Застонав, он закрыл глаза.

— Как это случилось? — спросила Дона.

— На обратном пути, в лесу, миледи. Мне на пути попался один из людей Годолфина. Он окликнул меня. Я попытался удрать. И вот — получил эту царапину.

— Пойдемте ко мне в комнату. Я промою и перебинтую рану, — не терпящим возражения тоном сказала Дона.

Уильям был почти без сознания. Он безропотно позволил протащить себя вдоль коридора до дверей ее комнаты. Зайдя в комнату, Дона тотчас же заперла дверь и уложила раненого в постель. Принеся воду и полотенце, она, как умела, промыла и перевязала рану. Уильям открыл глаза и прошептал:

— Миледи, вы не должны были вести меня сюда.

— Молчите, — перебила его Дона. — Лежите спокойно, отдыхайте.

Лицо его по-прежнему было мертвенно-бледным. Не зная, как облегчить его страдания, не представляя себе опасности его ранения, Дона пришла в отчаяние.

— Не волнуйтесь за меня, миледи, — словно почувствовав ее страх, прошептал Уильям. — Все будет в порядке. Зато я добрался до шхуны и повидал хозяина.

— Вы видели его? — встрепенулась Дона. — Вы сказали ему, что Годолфин и Эстик со своей сворой ужинают здесь сегодня вечером?

— Да, миледи. Он только улыбнулся в ответ. Он сказал мне: «Передай своей госпоже, что я безмерно расстроен из-за того, что на моем корабле нет юнги».

Послышались звуки приближающихся шагов, в дверь постучали.

— Кто там? — спросила Дона.

— Сэр Гарри приказал передать вашему сиятельству, что все джентльмены в сборе и ожидают вас к ужину, — раздался голос молоденькой горничной.

— Скажите сэру Гарри, пусть начинают без меня. Я скоро буду, — бросила Дона, снова склонившись к Уильяму.

— А корабль в порядке? Сможет ли он отплыть сегодня вечером? — шепотом спросила Дона.

Но Уильям поднял на нее помутившиеся глаза, снова закрыл их и потерял сознание. Машинально, не отдавая себе отчета в том, что делает, Дона укрыла его одеялом, смыла с рук кровь и мельком взглянула на себя в зеркало. Увидев, что и сама она бледна, как мертвец, Дона дрожащими пальцами наложила на скулы румяна.

Оставив бездыханного Уильяма в своей постели, она вышла из комнаты и спустилась по лестнице. Словно издалека, слышала она, как гости со скрипом отодвигали стулья, чтобы встать из-за стола и поприветствовать ее. С высоко поднятой головой, с улыбкой на устах она шла мимо них, не видя ни пламени свечей, ни длинного стола, уставленного тарелками и кушаньями, ни сливового костюма Годолфина, ни серого парика Рэшли, ни хмурого Эстика. Глаза мужчин были устремлены на нее, все склонились в низком поклоне. Проходя к своему месту во главе стола, Дона видела только одного человека: он стоял на палубе корабля и мысленно прощался с ней, ожидая прилива.

Впервые за долгие годы в большом зале Навронского замка состоялся торжественный ужин. Свечи освещали гостей, которые плечом к плечу сидели за длинным столом, уставленным великолепным серебром, фарфоровым сервизом с розовой каймой и огромными чашами с фруктами. На одном конце стола, развалившись на стуле, сидел хозяин — голубоглазый, раскрасневшийся, в съехавшем набок белом парике. После каждой отпущенной остроты он разражался громким смехом. На другом конце стола с невозмутимым видом сидела хозяйка. Изредка она бросала на своих соседей по столу такие взгляды, от которых сидящим справа и слева от нее начинало казаться, что они были единственными мужчинами, кому предназначены эти многозначительные взгляды. «Никогда прежде, — думал Гарри Сент-Коламб, пиная под столом одного из своих псов, — никогда прежде Дона не флиртовала так откровенно. Если это следствие той проклятой лихорадки, то укрепи Бог в благих намерениях всех присутствующих здесь мужчин».

Рокингэм не спускал с Доны горящего взгляда. Никогда еще она не была такой соблазнительной, не влекла его с такой силой. Но что скрывается за этой притягательной маской? Почему она гуляла в лесу в семь часов вечера, хотя уверяла, что пойдет отдыхать в свою комнату? А гости, в свою очередь, думали: «Так вот она какая — знаменитая леди Сент-Коламб, сплетни о которой долетают даже до наших краев, дама света, замешанная в стольких скандалах, ужинающая в лондонских тавернах бок о бок с городскими распутниками. Это она, переодевшись в одежду мужа, гоняет в полночь по улицам Лондона на неоседланной лошади. Нет сомнения, что она отдавалась любому волоките из Сент-Джеймс, не говоря уж о Его Величестве».

Поначалу гости держались с Доной довольно холодно. Но она сумела растопить лед своей приветливой улыбкой, расспросами об их домах, женах, занятиях и увлечениях. Она выслушивала их ответы с таким видом, будто никогда раньше не слышала ничего более увлекательного и остроумного. Гости обмякли и расслабились. «К черту, — решил молодой Пенроуз, — о ней злословят потому, что завидуют». «Имей я такую шикарную жену, — думал Эстик, — я бы посадил ее под замок и не спускал с нее глаз». Тремайн, эсквайр из окрестностей Пробуса, и Карнетик, детина в рыжем парике, владевший огромными землями на западном побережье, были буквально поражены Доной. У первого не было ни жены, ни любовницы. Подавленный, он наблюдал за ней с немым обожанием. У второго жена была старше на десять лет. Поймав на себе взгляды Доны, Карнетик решил встретиться с ней наедине после окончания ужина. Даже чопорный Годолфин вынужден был признать, что жена Гарри не лишена обаяния. Хотя, конечно, одобрить ее поведение он не мог, как не мог представить свою Люси ее наперсницей. Под дерзким взглядом Доны он чувствовал себя неуютно. Угрюмый и нелюдимый Филипп Рэшли, всегда замыкавшийся в себе в дамском обществе, неожиданно разоткровенничался с Доной о своем детстве, о матери, которую он обожал и которая умерла, когда ему было всего десять лет.