Лиана Модильяни - В объятиях прошлого. Часть 3

Энн вспомнила своё детство: вечное раздражение мамы и усталое безразличие папы было её повседневностью.

Почему именно мамы умеют так страшно ненавидеть своё потомство ? И почему происходит поломка материнского инстинкта, который должен оберегать своё дитя ? Причём, наверняка, каждая такая мама поступает жестоко и подло не один раз и не сто. Она ведёт себя так на протяжении многих лет, а, может быть, и всю свою жизнь. Кто-то из детей стойко переносит этот кошмар, не ломается и во взрослой жизни возвращает всё сполна и, в первую очередь, своим родителям. А многие уходят в болезнь, проводя немалую часть своего существования в кресле психолога, а то и психиатра. Ведь не зря специалисты утверждают, что, когда «болят нервы» – это пострашнее и зубной, и сердечной боли.

Энн считала себя достаточно взрослым, зрелым и самостоятельным человеком, но мысли о матери возвращались к ней снова и снова. И сейчас, глядя на эту кошмарную в своей обыденности сцену, Энн как будто переносилась в своё детство.

Маргарет так любила себя, что искренне считала, что Вселенная вертится вокруг неё, а все окружающие – лишь приложение к её несравненной персоне, красоте и талантам и созданы только для обслуживания и восхваления её. Маргарет никогда не применяла к Энн физического насилия, но изощрённо уничтожала её морально, ясно показывая, кто сильнее и перед кем надо падать ниц, и постоянно напоминая, для чего она, Энн, появилась на свет: естественно, для вечной благодарности своей матери.

А ещё, помни о том, что, по сравнению с матерью, ты – ничтожество, поэтому, не мешай матери жить и веди себя так, как будто тебя нет ! – подумала Энн, глядя вслед удалявшейся француженке с коляской.

Но Энн не сдалась. Да, её душа была измучена долгими годами холодного безразличия, но она не сломалась и нашла в себе силы жить, радуясь, глядя на мир вокруг неё. Как ни странно, у неё даже не скопилась злость и ненависть к человеку, причинившему ей столько горя. Словно та роза, оставленная в саду встречать холодные зимние дни. Она не замёрзла, не сморщилась от холода, а стала прекрасным сильным цветком, как доказательство чудес на Земле. Она знала, что не напрасно появилась на свет, знала, что обязательно будет кому-то нужна, знала, что больше никогда не будет чувствовать себя так одиноко, как когда-то давно.

Энн была твёрдо убеждена в том, что ребёнок обязательно должен расти счастливым, и что родители обязаны его любить. Ребёнок имеет право критически относиться к своим родителям и, тем более, имеет полное право не любить своих мучителей. Родители же обязаны любить своих детей, а, если они на это не способны, то им не следует становиться родителями.

* * *

Впервые Джакомо увидел Энн в своём ресторане, куда она пришла в сопровождении очень молодого и, как показалось Джакомо, томного и напыщенного, француза. Роскошные волосы, отливающие тёмным мёдом, грустные глаза и мягкие черты лица – эта девушка показалась ему самой красивой на свете. Он заметил в ней что-то необычное – то ли взгляд, то ли наклон головы, то ли слегка неестественную улыбку, когда она обращалась к своему кавалеру. Джакомо сразу почувствовал, что за всем этим скрывается глубокая печаль.

Что-то непривычное, что-то новое для него присутствовало в этой девушке. И слишком закрытый фасон наряда, интригующий больше любых самых откровенных декольте и разрезов, и сдержанность жестов, не имеющих цели привлечь внимание к своей персоне. Длинные стройные ноги, затянутые в классический чулок тёмного цвета, а не крупную сетку, так модную среди многих юных посетительниц этого ресторана, и столь же неброские, но явно дорогие чёрные туфли на высоком каблуке – всё это манило, притягивало и будоражило его. Прервав свой обычный обход гостей, Джакомо (который был также шеф-поваром этого ресторана), выбрал себе место в углу зала и, встав в пол-оборота к окну, некоторое время неотрывно и внимательно рассматривал Энн.

Его настойчивое внимание не осталось для неё незамеченным.

Так и лев не смотрит на замершую напротив него антилопу, – у Энн перехватило дыхание, и она сделала большой глоток шампанского.

Вальяжный, представительный, жизнерадостный, с проницательным взглядом больших карих глаз и искренней открытой улыбкой. Глядя на этого высокого, стройного и подтянутого мужчину, мало, кто сказал бы, что ему давно перевалило за сорок. В его густых тёмных волосах лишь на висках проглядывали редкие седые нити. Джакомо серьёзно относился к своему здоровью и всегда следил за своей внешностью. Весь его вид говорил о том, что он всегда получал всё самое лучшее. В какой-то момент он, заметив, что она перехватила его взгляд, широко улыбнулся ей.

Энн уловила странный сумбур чувств, нахлынувших на неё, но заставила себя непринуждённо улыбнуться в ответ. Взгляд этого человека заставлял её волноваться, от него пробегала по коже дрожь, но Энн это нравилось.

Джакомо даль Борро – таково было полное имя шеф-повара и владельца одного из лучших ресторанов итальянской кухни в Париже – направился к столу, за которым сидела Энн со своим спутником.

Приготовление пищи было для Джакомо наслаждением, творческим процессом, способом самовыражения и любимым увлечением, было (по крайней мере, до его встречи с Энн) смыслом его жизни. Гурманы, посещавшие его ресторан, чтобы продегустировать замысловатые произведения кулинарного искусства, относились к кудеснику Джакомо как к своему Божеству, шедевры которого были их мечтой. Бронировать столик здесь приходилось за месяц до визита. Изысканное убранство, великолепная карта тонких вин и свежайшие средиземноморские продукты дополнялись картинами с изображением итальянских ландшафтов и тихой классической музыкой.

В своё время, с первого же дня это заведение стало местом для немногих избранных – людей успешных, разбирающихся в высоком кулинарном искусстве и, главное, знающих о самом факте существования этого ресторана.

Дело в том, что Джакомо, до открытия собственного ресторана успевший поработать шеф-поваром в нескольких богато украшенных титулами и призами заведениях, исповедовал довольно своеобразную концепцию ресторанного дела. Его заведение не только не рекламировало себя, но и не значилось ни в одном ресторанном справочнике.

Грегуар узнал о его существовании от своего отца и решил пригласить туда Энн, чтобы сделать ей предложение.

Анонимность – это высший шик, – любил повторять Джакомо. – Мои постоянные и давние гости меня знают и помнят, и мне этого вполне достаточно.

Проходить инкогнито, не существовать ни на экранах телевизоров, ни на страницах газет и справочников, сочетать в себе анонимность и эксклюзивность – вот, что подтверждало в его понимании высочайший класс заведения.