Людмила Бояджиева - Жизнь в розовом свете

— Мы то с тобой никогда не знали проблем с волосами. Кудряшки, особенно светлые, всегда выглядят премиленько. — Эн провела рукой по зачесанным назад пышным волосам. — Хотя, признаюсь, порой я бы не отказалась от прически Лиз Тейлор или Лайзы Минелли… Женщинам скучновато пребывать в одном, отпущенном им природой, облике.

— Вот они и метят в актрисы, чтобы побывать и Сильвой и Марицей.

— Но всему приходит конец. Однажды наступает страшный день — актриса видит в зеркале ушедшие годы.

«Твоя звезда меркнет» — сказала себе Агнес, вглядываясь в зеркало. Наедине с собой она впервые призналась в том, что не хотела, ни за что не хотела замечать — швыряла подальше газеты с портретами молоденьких актрис, не обращала внимания на успехи соперниц и собственные неудачи. Она шла напролом, ощущая, что попадает в ногу со временем.

Но время ускоряло свой ход — стремительно менялись вкусы, настроение, мода. Эпоха «Королевы чардаша» уходила в прошлое. Идолом толпы становилась Мадонна — дрянь, стерва, черная кость. В цену входило обаяние порока, цинизма, коварства. А тридцать пять — не тот возраст, чтобы все начинать заново.

— Может плюнешь на сегодняшний прием? — засомневался Питер, увидав стоящую перед зеркалом Агнес. Он приехал за ней в смокинге и черном плаще, как всегда сдержанно элегантный. — Хочешь, я позвоню господину Стефовичу? Возможно, у тебя снова поднялась температура. Глаза блестят и на щеках какой-то лихорадочный румянец.

Агнес отключила лампы, чрко светившие вокруг большого гримерного зеркала. Комната погрузилась в зеленоватый полумрак шелкового абажура на низком торшере. Сильнее запахли цветы в многочисленных корзинах и вазах.

— Не надо звонить. Подойди сюда.

Питер встал рядом. Они смотрели на свое отражение, обрамленное прямоугольником погашенных ламп.

— Смотри, Пит, вон там, за нашими спинами, большеротая девчонка с лентами в волосах и в деревянных сабо… А у рыжего паренька повязан длинный фартук и в руках — поднос с поллитровыми пивными кружками.

— Да, Агнес. Мы их видим, а они нас — нет. Они нам нравятся, а мы им?

— Да они чертовски завидуют нам, Тихоня! — Агнес толкнула Питера в бок. — Проснись! Разве тогда мы могли вообразить что-либо подобное?

Питер вздохнул: — Если честно, я мечтал о другом.

— Хотел стать хозяином ресторанчика? — Агнес натянула перчатки, подхватила алую накидку и пошла к двери.

— Наверно! Но главное… Главное — я считал себя твоим женихом.

Агнес расхохоталась так рассыпчато и звонко, как умела делать это на сцене только она одна.

…Драгомил Стефович — мэр Сплита с гордостью показывал гостям яхту, приобретенную у итальянского друга в качестве «прогулочного средства для гостей города».

— О нет, господа, это суденышко и все на нем имеющееся — муниципальная собственность. Ведь у нас почти социализм, — подмигнул он немногочисленным приглашенным. — Но здесь я принимаю лишь самых дорогих гостей. Госпожа Петти! Я и моя супруга — ваши верные поклонники.

Он поцеловал руку Агнес. — Сегодняшний ужин посвящен вам.

— И ещё одному человеку, который, кажется, нашел более интересное занятие, — язвительно вставила жена мэра из породы вечно обиженных и неоцененных мужьями интеллектуалок.

— Дорогая, Ник днем звонил из Рима и обещал непременно посетить нас. Но погода, кажется, нелетная. — Он развел короткими руками. — На палубе становится прохладно. Прошу всех в салон, необходимо срочно оценить достижения нашего повара.

Агнес посмотрела на сверкающие за пеленой дождя городские огни, ровную ленту фонарей набережной, яркие прожектора причала, желтую россыпь светящихся окон и взгрустнула — почему-то вдруг надоели чужие города, в которых не было своего очага, своего дома, окна… А турне продлится до Рождества…

— Здесь сыро, — легонько обняв за плечи, Питер подтолкнул её к двери в салон…

…Ужин подходил к концу. Наступив под столом на ботинок Питера, Агнес дала понять — пора готовить отступление. Три супружеские пары, представлявшие цвет городских властей, весь вечер просили актрису что-нибудь спеть. Она ловко увиливала и теперь решила поставить точку.

— Друзья, мне было бы приятно проститься с вами детской песенкой я пела её девчонкой перед закрытием маленькой венской пивной. А Питер обходил столики с шапкой.

— Неправда, Агнес! Я разносил корзиночку с цветами, зачастую в неё клали монеты. Еще бы — ты так чудесно пела — ласковым, завораживающим голоском.

— Позвольте? — Агнес присела к пианино и пробежала по клавишам. Отличный инструмент.

— Специально вызывал настройщика. Он провозился целый день, — объяснил мэр.

— Песенка простенькая, я пела её на венгерском, а последний куплет по-немецки. И все подпевали. Попробуем вместе, а?

Пение получилось веселое и нестройное — так обычно завершаются вечера в сытно отужинавших компаниях. Но Агнес аплодировали бурно, словно на премьере в «Ла Скале». Она получила в подарок чеканный герб города и, распрощавшись с гостями, стояла у двери на палубу. Там уже ждал готовый к отправке катер.

— Я распорядился натянуть парусиновый тент, — сказал Стефович. Прошу прощения, дорогая моя, идея с ужином на яхте оказалась не из лучших. Так всегда получается, когда хочешь особо блеснуть.

— Слава Богу, я успел! — В дверях, столкнувшись с Агнес, возник человек в мокром плаще. В его густых волосах блестели дождевые капли и седина.

— Господи, Ник! На море поднялся шторм? — бросился к нему хозяин, помогая раздеться.

— Всего лишь дождь. К тому же яхта дрейфует в полумиле от берега. Кораблекрушение нам не грозит.

— Вы моряк? — протянув руку, Агнес кивнула на офицерский запоздавшего гостя.

— О нет, летчик. А вы — Королева чардаша.

Прежде чем коснуться губами её руки, Ник заглянул Агнес в глаза мимолетно и вопросительно.

«Не надо было ехать сюда» — молниеносно пронеслось в её голове…

В купе скорого поезда, несущегося в Берлин, было много шоколадного бархата и блестящих никелем деталей — мягко, уютно, тепло…

Питер молчал, погрузившись в западногерманский журнал «Зеркало». Агнес смотрела в окно на предгорья Альп, пестро расцвеченных осенью. У горизонта — каменные великаны в снеговых шапках, под ними — плывущая гигантская карусель холмов с рощицами, лоскутами распаханных полей, маленькими домами, теснящимися вокруг остроглавой церкви, как дети вокруг елки. И все это — в чередовании света и тени от бегущих по небу туч. Когда поезд, свирепо гудя, влетел в тоннель, в черном стекле появлялось отражение бархатного купе и глядящей прямо на себя женщины.

Агнес была в светло-сером дорожном костюме, отделанном серебристой норкой, и маленькой меховой шапочке. Элегантная дама с тревожным нервным лицом.