Тэми Хоуг - Плач волчицы

Джимми Ли буквально пожирал ее, жадно и ненасытно, как обжора на богатом банкете. Его язык дразнил, искал, подводил ее к вершинам наслаждения, но не давал выхода ее страсти, только возбуждая болезненное томление неудовлетворенного желания.

Отчаяние охватывало, мучило, насмехалось над ней. Она опустила одну руку вниз, пытаясь направить его, помочь самой себе, но он схватил ее за запястье и оттолкнул руку. Она всхлипнула, когда он встал и, схватив другую ее руку своей, образовавшимся кулаком ударил себя в грудь. Она попыталась ударить его еще раз, но он удержал ее руку и теперь держал обе перед собой. Яростно моргая и стряхивая слезы с ресниц, она взглянула на него снизу вверх, на его великолепный загар, морщины от беспутного образа жизни, врезавшиеся четко в его лицо, на влажные и припухшие от поцелуев губы.

— Я ненавижу тебя, Джимми Ли! — проговорила она скрежещущим голосом, таким же измученным, как и все ее тело, охваченное желанием и отчаянием. — Ты-сукин сын!

Он опрокинул ее на скрипящий провисший матрас старой кровати, упав поперек нее и одной рукой удерживая ее руки над головой. Она сопротивлялась, лежа, под ним, когда он свободной рукой вытягивал ремень из брюк.

— Ты извращенный тип, Джимми Ли, — язвила она, ее сердце выскакивало из груди, когда он привязывал ее руки к прутьям спинки кровати.

Его глаза сверкали, как пирит, когда он смотрел на нее, привязанную к кровати, полная грудь вздымалась ему навстречу, жемчуг терял свою прелесть на ее молочной коже. Он думал, что они могли бы придумать что-то интересное, парочку игр с этим жемчугом, но позже, когда он утолит первое желание.

— Сейчас ты кое-что попробуешь, — пробурчал он.

Она засмеялась низким горловым призывным смехом, холодные волчьи прозрачные глаза блестели от голода и предчувствий, когда он сел, раздвинул ее бедра и расстегнул брюки. Он не потрудился снять их, но позаботился о том, чтобы предохранить себя на всякий случай, — достав из кармана презерватив, умело натянул его.

— Нельзя быть неосторожным, — сказал он. Его дыхание становилось все тяжелее. Он склонился над ней и, держась на локтях, вглядывался в ее лицо.

— Моя обожаемая паства не слишком хорошо примет, если я подцеплю что-нибудь нехорошее от какой-то кошечки, которая раздвигает ноги перед каждым мужчиной в городе.

Саванна посмотрела на него:

— Я непременно сообщу им, что ты это говорил.

— Кто поверит тебе? — презрительно спросил он. — Я — их спаситель. А ты, в сущности, — сука. Не вздумай кому-нибудь рассказать, Саванна. Никто тебе не поверит… Они увидят, что ты из себя представляешь: маленькая шлюшка, неутомимая любительница мужчин. Ты испорченная девочка, Саванна. И все знают это… Мы оба знаем, что ты меня соблазнила…

В голове раздавался этот голос. Она приподняла бедра, когда Джимми Ли проник в нее… она ненавидела себя.

Ночная луна серебристым глянцем освещала деревья, по поверхности темной воды стелился мягкий белый туман.

Все женщины боялись болота. Многие мужчины тоже боялись его. Но Саванну оно не пугало. Здесь она чувствовала что — то, но не страх. Что-то древнее. Что-то взывавшее к ней и будоражившее кровь.

Это место всегда было ее убежищем. То самое место, куда она и Малышка убегали из дома от несчастий. Здесь она чувствовала себя свободной. Она сливалась с болотом, — чувствовала себя его частью, как животное — олень, короткошерстный кот, мокасиновая змея. Ей хотелось снять одежду и, обнаженной, стать частью этого создания природы.

Поддавшись этому зову, она сняла платье, повесила его на крючок в машине и провела руками по телу, повторяя его изгибы.

На мгновение она закрыла глаза и представила, как бы это было, если бы она лежала на опавших листьях, а ее возлюбленный сливался с ней, и только луна освещала бы их. Это было бы прекрасно, как у животных — без чувства вины, не сдерживая свои инстинкты, наслаждаясь желанием. Она стонала бы от страсти, и стоны слились бы с жуткой какофонией звуков ночного болота.

Эти воображаемые картины вырвали у нее низкий вопль, заставили ее ощутить боль желания. Джимми Ли не мог ей дать всего — не важно, как и сколько раз он брал ее. Он делал с ней все, что мог делать мужчина с женщиной. Но огонь, который тлел где-то глубоко внутри нее, не мог погасить ни один мужчина.

Она откинула голову назад и, отбросив волосы, подняла лицо к луне. Безудержное желание становилось все более гнетущим, нестерпимым. В ней просыпалось что-то дикое. Желание… желание… желание… Хищником тоже движет желание. Не потребность в еде, но в пище другого рода. Желание крови, вкуса смерти. Желание наказать, страстное стремление причинить боль. Наблюдать, как она, эта боль, расползается, как рак, становясь всепоглощающей. Потребность чувствовать свою власть. Играть роль Бога. Играть. Играть в игру. Эта мысль вызвала улыбку. В каждой игре бывает проигравший. Хищник открывает жертве то, что произойдет, перед началом игры. Но для жертвы это не игра, только предчувствие боли и ужаса — и она молится о смерти. Пожалуйста, Смерть, скорее…

Никто не услышит ее криков, никто не придет ей на помощь. В болоте нет спасителей. Жестокость здесь — образ жизни. Смерть — что-то обыденное. Красота таит опасность. Нет спасения, нет справедливости. Жизнь. Смерть. Охотник и жертва.

3 свете луны серебром блеснул нож. Лезвие сработает аккуратно, умело, словно смычок прикасается к струнам скрипки.

А в конце инструмент замолчит, и молитва дойдет до Господа. Она умрет так, как заслужила по приговору убийцы — обнаженная и оскверненная. Еще одна убитая шлюха, оставшаяся гнить в болоте. Подходящий конец в подходящем месте. А убийца скроется, тихо и безнаказанно, и тайну будут знать только деревья и обитатели ночи.

Лорел неожиданно села в кровати, дрожащая, влажная от пота, с тяжело бьющимся сердцем. Как только она проснулась и ощутила себя в реальном мире, ночной кошмар рассеялся, но детский крик все еще эхом отдавался в голове, и она встала. Лорел прошла через комнату и достала из комода свежую футболку, которая была ей велика, и постаралась стряхнуть с себя остатки этого кошмарного сна. Ее трясло, живот сводили спазмы, она с трудом дышала, пытаясь побороть слабость.

Рукой она наткнулась на бутылку с транквилизатором, который доктор Притчард прописал принимать каждый раз, когда она не сможет уснуть. Не важно, насколько сильно она нуждается сейчас в этом, но лекарство принимать она не будет. Это — ее принцип, ее спасительная соломинка, ее другая слабость, а она чертовски устала быть слабой.

Она быстро переоделась и вышла на балкон, надеясь немного остыть на свежем ночном ветерке, но воздух был тяжелым и теплым, неподвижным. Что бы сдержать дрожь, она охватила себя руками и, подойдя к дверям комнаты Саванны, заглянула внутрь. Постель была не убрана, шикарное покрывало в золотых и рубиновых тонах комком валялось на постели. Отделанные кружевом шелковые подушки небрежно разбросаны у великолепно украшенного изголовья французской кровати. Вся комната была выражением сущности самой Саванны; всюду раскинуто непонадобившееся нижнее белье, одежда, вынутая из шкафа и тут же брошенная, потому что Саванна предпочла что-то более яркое, открытое, сексуальное и дешевое.