Юрий Павлов - Порочная любовь матери

Они подошли к крыльцу, Андрей опустил сумку в траву и сел на ступеньку.

— Мам — он огляделся — я что-то туалета не вижу?

— Кругом природа, полно кустов — ответила Наталья.

— Ну летом, ладно, в кусты, а зимой?

— Ты, что ли на зИму собрался здесь оставаться? — Наталья усмехнулась — а меня вот другое беспокоит — где мы сегодня ночевать будем?

— В доме! Мам, ты чего?

— Да ты на дверь то глянь!

Андрей глянул и присвистнул: дверь была заперта на замок — Наверное у кого-то из этих — он махнул в сторону деревни.

Наталья качнула головой — Вряд ли, здесь надо искать — она осмотрела дверь и ступеньки, и, взойдя на крыльцо, и привстав на цыпочки, пошарила рукой по планке над дверью — Вот он! — радостно сказала она, нащупав ключ в щели за планкой.

Когда вошли внутрь и осмотрелись, стало понятно, почему две трубы.

— Иди открой ставни с улицы, а я форточки открою — надо проветрить дом, а то какая-то затхлость в нём.

В доме было две печи, одна в пристройке, видимо служившей и летней кухней и банькой, вторая внутри дома, в самой большой комнате.

Электричества, разумеется, не было, а освещался дом в темноту, обычной керосиновой лампой — «Надеюсь хоть керосин местные бабки не стащили, если он вообще у неё был» — подумала Наталья.

Уже смеркалось и они, сходив с ведром на озеро за водой и, поливая друг другу из ковшика на руки, сполоснули лица.

— Мам, а чё мы будем есть?

— Проголодался?

— Да нет, я вообще? Ну, и голодный конечно.

— Давай поищем, что тут есть.

Они прошлись по дому и нашли самовар, нашли спички, нашли запасы чая и сахар, керосин в алюминиевой канистре и даже керосинку.

В пристройке были и кастрюльки, и ведро, и сковорода. Даже дрова были.

Наталья, вспомнив послевоенное детство и деревенскую жизнь, разожгла керосинку и поставила воды в кастрюльке на чай. Когда вода вскипела, заварили чай и, достав из сумки напечённые в дорогу пирожки, поужинали.

— У них здесь хоть сельпо-то есть?

Наталья засмеялась — Ты откуда это слово знаешь? Сельпоо! — передразнила она — ты же видел, нет у них здесь ничего.

— А где они хлеб берут и вообще продукты? А как они зимой здесь живут? А…

— Слишком много вопросов, вот завтра встанем и пойдём к ним и всё узнаем, а сейчас давай-ка спать.

— Аааа, а в туалет?

— Ты хочешь?

— Ну, да.

— И что, мне с тобой идти, как маленького сторожить?

— То ты говоришь ни шагу без меня, а то вдруг отпускаешь на все четыре стороны.

— Ты же не на четыре стороны, всего лишь до ветру. Ну, ладно, пойдём, я тоже чё-то захотела, а вообще на ночь надо будет поискать поганое ведро, должно быть в доме помойное ведро.

Они вышли на улицу.

Было темно и полная луна вставала над лесом, и редкие звёзды светились на чёрном небе.

— Ну, и куда идти?

— Ты, что, какать хочешь?

— Нет.

— Ну, так и писай, где стоишь — и Наталья, сама, присела, где стояла и, задрав подол юбки и, сдвинув с жопы трусы, стала ссать.

Андрей смотрел на мать и видел белеющую под лунным светом жопу и слышал шум льющейся мочи, она громко, не сдерживаясь, выпустила газы.

— Нуу, можно ведь и потише — сказал он.

— А кого стесняться, мы ведь в лесу, чё ты стоишь? Давай, справляй нужду.

Андрей отвернулся и, оттянув резинку трико и трусов, извлёк возбудившийся член и тоже поссал, водя членом из стороны в сторону.

— На кого он у тебя стоит?

Андрей вздрогнул, мать стояла рядом и смотрела, как он ссыт.

— Ты меня стесняешься?

Андрей, не встряхнув, убрал член в трусы и подтянул трико.

— Мой дорогой, ты думаешь я не знаю твоей тайны?

— Мам, ты о чём?

— О том, что ты подсыпаешь мне снотворное в чай вечером, а когда я засыпаю, ложишься со мною — она помолчала — и что ты со мною делал, когда я спала, как убитая? И давно ты этим занимаешься?

Андрей молчал, ошарашенный услышанным: ему было и стыдно и противно и обидно. Обидно было потому, что теперь, когда мать знает, он больше не сможет лечь с нею в постель и прижиматься к ней возбудившимся членом и ласкать её грудь и щупать лобок и губы, засовывая пальцы внутрь, а потом встать над нею на коленях и дрочить, пока не изольётся сперма на её ночнушку и, промокнув пододеяльником пятна спермы на ночнушке и простыне, уйти в свою комнату и заснуть, с блаженной улыбкой на губах.

— Видимо наследственное — Наталья тяжело вздохнула.

Андрей молчал, ничего не понимая.

— Пойдём на крыльцо.

Они подошли к крыльцу и сели на ступеньках.

— Помнишь, ты всё удивлялся, почему дядя Коля называет тебя внучек.

— Помню — буркнул Андрей, ему не хотелось сейчас ни говорить, ни слушать о чём будет рассказывать мать.

— Так вот, он твой дед и есть — Наталья посмотрела на луну — и мой папка.

Апатию, как рукой сняло. Андрей смотрел на мать, переваривая услышанное, потом сказал — Мам, зачем ты это придумываешь? У тебя ведь отчество Сергеевна, а не Николаевна.

Значит твой отец Сергей — мой дед, погибший на войне.

— Ты говоришь точно также, как и я, когда узнала об этом. Муж моей мамы, твоей бабы Нины, погиб в сорок третьем, а я родилась в сорок шестом и родила меня баба Нина, зачав от собственного сына Николая.

Андрей сидел и всё никак не мог усвоить услышанное, он попытался разобраться кто кому и кем, теперь приходится, и запутался.

— Ладно — Наталья поднялась — пошли спать.

Она зажгла лампу и заправила постель — бельё было чистое, без запахов.

— А мне где?

— А ты собрался один спать в этом большом и страшном доме?

Андрей поёжился.

— Кровать большая, тут и троим места хватит — говорила Наталья, скидывая с себя одежду.

— Там в сумке ночнушка, на которую ты всё дрочил, я же стирала и видела эти пятна, только не сразу поняла откуда они. Достань, я надену её.

Андрей нашёл ночнушку и подал матери. Она стояла голая и в темноте, при свете керосиновой лампы, казалась необыкновенно красивой.

— Ты раздевайся, что стоишь — и она легла, откинув покрывало.

— Нет, раздевайся до гола — когда Андрей, раздевшись до трусов, хотел лечь рядом.

— Снимай трусы — видя, что он замялся — сказала она — погаси лампу, покрутишь колёсико и она сама погаснет, только не закручивай до конца, а то фитилёк упадёт в керосин и придётся её тогда разбирать.

И, когда Андрей, погасив лампу лёг, она спросила — Будешь дрочить на мою ночнушку? Я хочу этого.

Андрея потрясывало и от вожделения, и от предвкушения, что она будет смотреть, как он дрочит, неважно, что мать. Ведь она — женщина. И он стоял над нею на коленях и дрочил, и она смотрела и улыбалась, а когда брызнула сперма, она вздрогнула и засмеялась.

Он обнимал её, прижимаясь через ткань ночнушки к телу, ещё возбуждённым членом.

— Мам, а почему дед Фёдор не женился?