Виктор Телегин - Весь Виктор Телегин (Переиздание)

Директор поморщился.

— Один из вас ночью забрался ко мне в каморку и выеб меня в сраку.

Лицеисты захохотали.

— Господа, — строго одернул директор. — Ведите себя подобающе.

— Вы, суки, думаете, просто дворник, можно драть в очко, а я здесь пораньше этого петуха, — дворник кивнул на директора.

— Сидор, — просительно промолвил Малиновский.

— Заткнись.

Дворник распалялся. Глаза его метали молнии. Он воистину был страшен.

— Вы думаете, маленький человек, права не имеет, тварь, поди, дрожащая? А я здесь двадцать лет мету. Царица, сама царица с дочками мимо проходит. «Метешь, Сидор?». «Мету, ваше анпираторское величество». И поцалует меня в макушку императрица. А потом приходит в дворницкую. Тело белое, царское, простыми лапами не щупаное.

Дворник закашлялся, с ненавистью глядя на воспитанников.

— Вот этими лапами, — Сидор воздел руки к небу. — Этими лапами щупал императрицыны сиськи и пизду.

— Сидор, — поморщился директор.

— Пасть заткни, — огрызнулся дворник. — Я ебал императрицу и дочек ейных. Да и сам царь моего уда отведал.

Сашенька почувствовал, что Кюхля дрожит.

— И вот нашелся из вас какой-то, из молодых, раб исканий, — дворник грязно выругался, сплюнул в траву сопли, — кто решил, что может выебсти дворника.

Сидор, держа в руках простынку, прошелся вдоль шеренги.

— Ты?

Заорал вдруг, остановившись около Кукольника.

— Никак нет-с, господин дворник, — пролепетал Кукольник, став белее той самой простынки.

Дворник продолжил свой обход.

— Ты?

Дельвиг успел промолвить: «Нет» и рухнул без сознания.

Дворник зашагал дальше. У Сашеньки сердце билось, билось, да и замерло. Боженька, пронеси, боженька, спаси.

Не пронес, не спас.

Вот он, дворник. Навис над Сашенькой, как гора. Сверлит Сашеньку черными глазами из-под бровей, похожих на кусты. Пахнет от него мочевиной и водкой.

— Ты? — хрипло, жестко.

Сашенька сглотнул.

— Ты, гнида?

— Это, это… он.

— Врет, — заверещал Кюхля.

Да поздно. Лапа дворника — цап Кюхлю за шиворот форменной курточки, да и выволокла в центр площадки.

— Кюхельбекер, не ожидал от вас, — скорбно покачнулся директор Малиновский.

— Это не я, Василий Федорович, — заливался слезами Кюхля. — Это обезьяна. Это Пушкин.

— Негоже на товарища клеветать, — сурово молвил директор. — Это лишь усугубляет вашу вину.

Малиновский покачал свое грузное тело, перекатываясь с пятки на носок.

— Ума не приложу, что с вами делать. По уставу телесные наказания в Лицее запрещены.

— Василий Федорович?

— Да, Сидор?

— Отдайте его мне. Временно, знамо.

Рука дворника прошлась по жопе Кюхли, пощупала яйца. Кюхля открыл было пасть для крика, да издал лишь тонкий стон.

Директор нахмурил лоб.

— Что ж, пожалуй. Бери, Сидор. Но вечером он должен быть в своей постели. В сво-ей постели, Сидор.

— Так точно, ваше благородие.

Дворник вдруг поднял Кюхлю, вскинул на плечо и направился в сторону дворницкой. У Сашеньки задрожали колени, когда он представил, что это могло приключиться с ним.

— Ну, что же, — директор вытер платком лоб. — Расходитесь. И не шалите больше.

А Кюхля и правда вернулся вечером. Волком взглянул на Сашеньку. Упал ничком на постель и остался недвижим.

Мальчишки до поры до времени с ним не заговаривали.

Первым, конечно, не вытерпел Кукольник. Павлиньим шагом приблизился к кровати Кюхли, дотронулся до него. Кюхля дернул плечом, взбрыкнул ногой.

— Вильгельм, а Вильгельм, — сладким голосом пропел Кукольник. — Как анальна кара?

Спальня взорвалась смехом. Все хохотали. А громче всех — Сашенька.

Кюхельбекер сел на постели, с ненавистью глядя на Кукольника.

— Отъебись, Нестор! Отъебитесь от меня. А ты!

Он повернул к Сашеньке башку, в которую были встроены метающие молнии глаза.

— А ты. Я вызываю тебя на дуэль, обезьяна.

Это вызвало новый припадок смеха. Кюхля снова улегся на постель лицом вниз и больше не отзывался на воззвания однокорытников.

А ночью Сашенька проснулся.

Кто-то лизал его яйца.

Испуганно сел на постели, увидел бледное личико, темные длинные волосы, грудь, высовывающуюся из ночной рубашки.

«Привидение» — мелькнуло в голове. Хотел закричать, да во рту пересохло.

— Не бойся, — шепнуло привидение. — Я Сонечка.

«Сонечка Мардушкова, дочка дворника. Сладенький пирожок. Сиськи, жопа», — вспомнил Сашенька мантры Кюхельбекера.

— Ой, — засмеялась Сонечка. — Смотрю, ты понял, кто я.

Сашенька взглянул вниз. Его хуй вылез из черных зарослей волосни и торчал, как восклицательный знак.

Сонечка потянула какой-то шнурок на ночной рубашке и оказалась голой. Бледненькая. Пизда мохнатая, сиськи вислые. Баба.

Сашенька подался вперед, припал губами к сиське. О, молочко.

Сонечка куснула его за ухо. Сашенька вскрикнул, но не отпустил сиську. Пальцы его нащупали пизду, проникли в мокрое лоно.

Мардушкова негромко застонала. Рука ее беспрестанно дрочила Сашенькин хуй.

— Пушкин, ебешь и не зовешь?

Сашенька обернулся, увидел в свете заглядывающей в окно луны голого Пущина, и остальных мальчишек, тоже голых, с вздыбленными хуями.

— Не по-товарищески, — уверенно сказал Дельвиг, одной рукой поправляя очки, а другой теребя короткий толстый уд.

Сонечка счастливо засмеялась, отстранилась от Сашеньки, улеглась на постель, раздвинув в стороны ноги. Мать сыра земля.

Сашенька встал на коленки и вставил уд в пещеру пизды. Вместе с ним этот же фокус проделали еще пять мальчишек. Другие пять вставили хуи в сраку Сонечки. Еще пятеро — в рот. Кто-то сунул хуй подмышки девке. Кто-то — между сисек. Сонечки Мардушковой хватило на всех.

Мальчики задвигали тощими прыщавыми задами. Сонечка застонала, едва заметная под навалившимся на нее счастьем.

Как и тогда, в бане, с Палашкой, Сашенька превратился в уд. Уд, который ебет Сонечку. Картины разной степени сладости рисовались в голове: голая маменька, императрица, которую анально карает дворник, сношающиеся лошади, Палашка, подмывающая в ручье пизду.

— А!

Закричал Сашенька. Вместе с ним закричали двадцать девять мальчиков, воспитанников Лицея. Закричала и Сонечка.

Молофья хлынула на дочку дворника, заливая ее, утопляя. Девка поплыла по океану молофьи, затем стала тонуть, чувствуя, как проникает в рот, нос, легкие вязкая масса.

Дельвиг поежился зябко, зевнул.

— Да где ж Обезьяна?

— Струсил небось, — бросил Пущин, схаркнув в росистую траву зеленый комок.