Виктор Телегин - Весь Виктор Телегин (Переиздание)

Сашенька взбрыкнул, отбросил одеяло, вскочил. Кирюха помог барчуку надеть панталоны да рубаху. За яйца шутливо пощупал.

— Есть уже кой-чаво, — осклабился.

— Иди на хуй, дурак, — засмеялся Сашенька, ударил сапогом Кирюху по склоненному рылу. Кровь из ноздрей пошла у Кирюхи, засмеялся Кирюха, порываясь руку барчуку поцеловать.

— Пошел, пошел, — Сашенька размахнулся было вдругоряд сапогом, да передумал. Споро надел сапоги. Притопнул каблуками. Лицей!

Дядя Baziley завтракал. Увидел Сашеньку, рыгнул, ковырнул пальцем в зубах, достал кусочек мяса, опять в рот сунул.

— Садись, Alexzander, гуся потчевать, — сказал приветливо.

Сашенька уселся к столу, Кирюха положил ему на тарелку большую гусиную ляжку, да мозгового горошка зачерпнул горсть, насыпал.

Жесткое мясо гусятина, зубы в нем застревают. Чьи это зубы? Сашенька вынул из ляжки три зуба, бросил на тарелку, зазвенели они.

Дядя Baziley за щеку ухватился.

— Вот же ж блядь переебская, — покачал головой. — Пытался куснуть, да зубы потерял. А ты ешь, ешь, Alexzander.

Сашенька погрыз ляжку, горошку поклевал — сытый.

— Ну-с, с Богом.

Дядя Baziley поднялся из-за стола, бзднул продолжительно.

— Пошли.

Коляска уже ждала.

Василий Львович дал по шее дрыхнущему ваньке. Ванька встрепенулся, наддал лошадям. И замелькали дома, заборы, деревья, мосты, разноцветные барышни, напомаженные господа, люди, и прочая и прочая. Чуден ты, Пемтембург, ранним утречком. Прохладен, как светский хлыщ, соблазняющий юную дуреху. Слова лишнего не скажешь, движения лишнего не сделаешь, а вот смотри ж ты, уже соблазнил дуреху, обрюхатил, да и укатил на Кавказ в картишки дуться да ебать мохнатопиздых черкешенок. Дуреху родители — на ярманку невест, где ее прихватит в дополнение к чистопородной каурке старый полковник с провалившимся носом, будет ее поколачивать да попрекать сынком — таким же, как ты, задумчивым малахольным байроном. Ах, Пемтембург!

Остановилась коляска у кирпичного трехэтажного дома, с балкончиками, которые поддерживали голые атланты. Красиво как!

Вошли. Батюшки-светы. Ковры да золото, золото да ковры. Картины, гардины, кадушки с растениями, статуи. Присутственное место. Главное Управление Его Императорского Величества Лицеями. Жмутся к стеночкам, ослепленные роскошеством, просители, серенькие, несчастные.

Дядя Baziley и тот струхнул — в Москве такого шику не видывал. Жмется к стеночке Василий Львович, брюшко втянул, подбородок слюной умаслил, и, кажись, сам не рад уже, что вызвался проводить Alexzandera. Сашенька вслед за дядей вдохнул робости, витающей в воздухе. К стеночке, к стеночке.

— К стеночке, не толпитесь, — прикрикнул пробегающий по коридору чиновник зазевавшемуся дворянчику, ведущему за руку тощего прыщавого юношу. Дворянчик отпрянул и — к стеночке. Тощий юноша очутился неподалеку от Сашеньки. Нос длинный, прямой, уши торчком, грудь узкая, бледный, как смерть.

«На Кольку-вороненка похож»- подумал Сашенька.

— Прошение подавать? — между тем, поинтересовался прыщавый, брызнув на Сашеньку слюной.

— Угу.

— Я тоже, — прыщавый шмыгнул носом, перенеся в рот комок соплей, огляделся, собираясь харкнуть, да опомнился. Пожевал добро, проглотил.

— Кюхельбекер, Вильгельм Карлович, — представился.

Сашенька пожал протянутую руку.

— Пушкин, Александр Сергеевич.

— Пойдемте, Alexzander, — нетерпеливо бросил Василий Львович и засеменил по коридору. Сашенька — следом.

Василий Львович заглянул в один из кабинетов:

— Здравия-с желаем-с, привел недоросля-с по вопросу прошений-с.

— Ждать, — был ответ.

Ждали у дверей долго — дядя Bazileу уселся на стул, а вот Сашеньке пришлось стоять — ноги заболели, спина, пить захотелось.

Вошли, наконец. Сашенька увидал похожего на птицу господина при золотых эполетах. Господи Боже, это же Царь!

— Мы к Ефрему Ефремовичу-с, — доложил Василий Львович.

— Ефрема Ефремовича нет, — коротко и с некоторой злобой отозвался господин в эполетах. — Я за него. Карл Аристархович.

Дядя Baziley замялся.

— Вот, Карл Аристархович, изволите видеть, племянника привел-с, так сказать. На обучение-с для службы Отечеству.

— Кто таков?

— Пушкин-с.

— Дальше.

— Александр Сергеевич.

— Экой черномазый.

— Да-с, — Василий Львович захихикал. — Правы, Карл Аристархович. Мальчишка — потомок Ганнибала, Абрама Петровича, Арапа Петра Великого.

Карл Аристархович кивнул клювом.

— Знаю, знаю.

Помолчал, ковыряя длинным ногтем плешь. Василий Львович грузно дышал.

— Фамилия-то известная, — наконец, подал голос птицеобразный.

— Известная, известная, — радостно подхватил дядя Baziley.

— Известная, — выдохнул, сам с собой соглашаясь, Карл Аристархович и понизил голос. — Вот только не видать вам Лицея.

— Как так? — вознегодовал Василий Львович.

— А вот так. Места-то раскуплены. Кое-кто деревеньку целую заложил, лишь бы сына на государево обучение устроить.

Сашенька заплакал.

— Блядь, — вырвалось у Василия Львовича, и в испуге он прикрыл рот ладонью.

— Вот именно, — согласился Карл Аристархович. — Место в Лицее тепленькое, как блядь, каждый норовит пристроиться.

Карл Аристархович с жалостью взглянул на плачущего Сашеньку.

— Разве что…

— Да? — подался вперед Василий Львович. — Говорите, не томите.

— Разве что я вам уступлю место, предназначенное для моего сынка.

— Как благородно, как возвышенно! — воскликнул дядя Baziley, вздымая руки небу.

— Но за это…

Василий Львович и Сашенька замерли.

— За это я хочу, чтобы вы выпороли меня, — покраснев, как вареный рак, признался Карл Аристархович и достал из-под стола плеть, усиленную свинцовыми вставками.

Василий Львович размахнулся и опустил плеть на бледную жопу Карла Аристарховича.

— Ааааа! А! А! А! Триста целковых положите под сукно. Для дому призрения ея светлости, графини Орловой. А! Ы!ЫЫЫ!

Красная полоса пролегла по жопе чиновника Главного Управления Его Императорского Величества Лицеями. Сашенька отчего-то вспомнил, как резали в деревне свинью. Конюх Пантелей, сунув свинокол Хрюшке в груди, в сердце-то и не попал, и свинья побежала по заснеженному двору, оставляя за собой красную полосу.

— Четыреста целковых с рыла надоть брать по этому дельцу! — визжал, лежа на столе, Карл Аристархович. Чернильница опрокинулась и залила его лицо, ставшее черным.

— Бесовское отродье, — вскричал Василий Львович. Плеть снова взметнулась. Сашенька увидел, как треснула кожица на сраке Карла Аристарховича, как брызнула кровица. Иисуса солдаты чуть не до смерти запороли…