Виктор Телегин - Весь Виктор Телегин (Переиздание)

— Pourquoi, mon cher. Je pense que M. Alexander était déjà temps de manger la pizda. [9] Почему, дорогая. Я думаю, что у Александра уже было время, чтобы попробовать пизду (част. франц.).

— Эй, дражайший, — перейдя на русский обратился к слуге дядя Baziley. — Позови-ка барчука.

— Позови-позови, — бурча под нос, старик поплелся из комнат. — Он, небось, дрыхнет, из пушки не добудишься.

Василий Львович повернулся к молодому развратнику.

— Pussy — chatte, — сказал он недовольно. — Vous n'êtes pas fatigué, mon garçon, le trou d'une femme? Est-il temps d'essayer quelque chose de nouveau? [10] — Пизда — пизда. Вам не надоела, мальчик мой, женская дырка? Не пора ли попробовать чего-то нового? (франц.)

— Qu'est-ce-, par exemple? [11] — Чего, например? (франц.) — крысиные глазки Тургенева заблестели.

— Eh bien, disons que aimait tant d'Achille [12] — Ну, скажем, того, что так любил Ахиллес. (франц.)

— Je pense que tu veux dire un trou dans le Patrocle zhopa? [13] — Полагаю, вы имеете в виду дыру в жопе Патрокла? (франц.) — невинно хлопая ресницами, поинтересовался мусье Тургенев.

— Vous êtes perspicace, mon ami. Parfois, j'ai peur de vous. Vous — le diable vrai dans les affaires de la débauche. [14] — Вы проницательны, мой друг. Я порой боюсь вас. Вы — истинный дьявол в делах разврата. (франц.)

— Oh, là où je suis à vous, [15] — Уж куда мне до вас. (франц.) — Александр Иванович ласково потрепал дядю Baziley по отвисшей щеке.

Вошел Alexzander, полностью одетый, глаза поблескивают.

— Ох, стервец, — по-русски воскликнул дядя Baziley. — Да ты уж, верно, догадался, змей, куда мы едем?

— Не догадался. Куда, дядя?

— Врешь, врешь, стервец, — дядя Baziley засмеялся. — Ты прекрасно знаешь, куда только можно поехать с Александром Ивановичем.

— Обижаете, Василий Львович, — елейным голоском отозвался Тургенев.

— Не обижайся, батенька. Это compliment. С тем же Иван Дмитричем я посещал такие дома, где от скуки дохнут мыши.

Слуга стал помогать Василию Львовичу переодеваться. Он стащил с него шелковую, желтую подмышками, рубаху, панталоны. Тело дяди Baziley было мерзко своей уродливой дряхлостью. Сиськи с неестественно — розовыми, обросшими седоватой шерстью сосками, свисали подобно бабьим, под огромным животом болталась крошечная мотня с синеватой головкой и облезлыми яйцами. Дряблые мышцы ног и рук напоминали рождественский студень. Самым же противным было то, что дядя Baziley вонял. Вонял, как воняла мертвая Акулька. Чувствуя подступающую ко рту тошноту, Alexzander поспешно вышел из комнаты.

Ехали довольно долго, в красивой и удобной карете Александра Ивановича.

«Когда-нибудь и у меня будет такая же карета, и я буду богаче Тургенева, а может… может, и богаче царя» — думал Alexzander.

На третьем этаже некрасивого особняка, уютно расположившегося в извилистом переулке, горела красная лампа. Дядя Baziley, мусье Тургенев и Alexzander стали подниматься по липкой от блевотины вонючей лестнице. Саша искренне недоумевал — что такого хорошего они ищут в этом гадком месте. По лестнице вниз сбежали два хлыща во фраках, один из них, пробегая мимо, хлопнул Сашу по плечу: «Желаю повеселиться, малец».

Тургенев подергал свисающий над черной дверью шнурок. Где-то в глубине послышался нежный голосок колокольчика. Как колокольчик был голосок и у отворившей им девушки, одетой в красиво приталенное платье, в котором (так показалось Alexzander'у нестыдно и на бал придти).

— Прошу вас, господа, — сказала она по-французски.

Следуя за девушкой по коридору, увешенному шуршащей драпировкой, они вошли в красиво обставленную гостиную a-la Volter.

Три прекрасно одетые, с элегантными прическами девушки поднялись им навстречу, сделали реверанс.

— О, мусье Тургенев! Мусье Пушкин.

Толстая, похожая на беременную жабу, дама, которую Alexzander принял было за софу, поспешила к ним.

— О, свет очей моих, Софья Астафьевна, — Тургенев припал губами к распухшей, точно водою наполненной, руке. — Как поживаете, моя дорогая?

— И не спрашивайте, ma chère, и не спрашивайте.

— Что ж, так плохо? — хитро улыбнулся Тургенев.

— Хуже некуда, — вздохнула дама.

— А вот по вашим ручкам, — Тургенев коснулся губами массивного перстня на пальце Софьи Астафьевны. — и не скажешь.

— Ну что вы, — дама поспешила выдернуть руку и передала ее дяде Baziley. Дядя Baziley поцеловал руку, улыбаясь, как Будда.

— И, я вижу, с вами… Какой милый мальчик.

Alexzander ткнулся носом в протянутую руку. Рука эта почему-то пахла квашеной капустой.

— Присаживайтесь, господа.

Софья Астафьевна указала на свободные кресла.

— А мальчику мы предложим стульчик. Ведь он не обидится.

Дама потрепала щеку Alexzandera.

— Федька.

Курчавый парнишка лет восемнадцати вбежал в гостиную.

— Принеси стул.

Пока Федька бегал за стулом, Alexzander успел хорошо рассмотреть девушек. Одна из них, блондинка с розовыми губками и чудесно распахнутыми глазками, была настоящей красавицей. Еще две (включая ту девушку, что встретила их у дверей), были симпатичные: улыбчивые, с выражением неги на лицах. Четвертая девушка была уродиной: выпирающий подбородок, крючковатый нос, мышиного цвета глаза, почти нету ресниц. Зато у нее была огромная грудь, заманчиво розовеющая под вырезом платья.

— Софья Астафьевна, — нетерпеливо заговорил Тургенев. — Познакомьте же нас скорее с вашей новой воспитанницей.

Блондинка поднялась и сделала реверанс.

— Элеонора, — представила ее Софья Астафьевна. — Только третий день на моем воспитании.

— Элеонора, — повторил, истекая слюной, дядя Baziley.

Alexzander'у отчего-то захотелось подойти, и ударить дядю Baziley по изменившейся от похоти физиономии.

— Выпьем, господа, — сказала Софья Астафьевна.

Грудастая девушка подняла поднос и обнесла гостей бокалами с чем-то зеленым, как глаз кошки. Дядя Baziley не упустил, конечно, возможности ущипнуть ее за широкую жопу.

— Ах, Наташка, пизда нараспашку.

Все засмеялись.

— Обожаю ночью пить абсент, — потягивая из бокала, сообщил Тургенев. — Крепко ударяет по шарам, и земля замедляет свой бег и бог представляется тараканом, коего я — земной прыщ, могу прихлопнуть своею вонючей тапочкою.

Alexzander глотнул из бокала. Тьфу! Какая мерзкая горечь! И бог все такой же огромный и всеобъемлющий, как раньше.

— Глотни побольше, — посоветовал дядя Baziley.

Alexzander зажмурился и осушил бокал. Горечь бросилась ему в голову, вызвав боль и тошноту, но затем… Затем он увидел себя — огромного и непоколебимого, как крымский утес. На голове у него, завиваясь в кольца, росли рога, в которых ослепительно сверкало солнце. Саша бросил взгляд вниз, на свой хуй, и увидел огромную красноголовую палицу, поддерживающую небесный свод подобно Атланту. И тогда к нему приблизилась женщина ослепительной красоты. От женщины этой исходили флюиды порочности, вечной порочности, словно она перетрахалась со всеми живыми существами на Земле.