Алина Углицкая - Сердце кугуара

Доски. Это было первое, что попалось ему на глаза.

Выскобленные до желтизны тиковые доски, пригнанные друг к другу так, что не пройдет даже лезвие.

Где-то он уже их видел.

А еще свежий воздух и запах моря. И солнце. Яркое солнце над головой.

— Поднимайся! — грубый тычок под ребра заставил его разогнуться и встать.

Ноги не слушались. Покачнувшись, Лукаш едва не упал, но кто-то подхватил его под руки, помогая сохранить равновесие. Из тумана выплыло знакомое мужское лицо. Приблизилось почти вплотную. Лукаш почувствовал на себе пристальный взгляд.

— Мастер, — прохрипел он, кривя в усмешке разбитые губы, — не скажу, что рад видеть…

Договорить не успел. Андрулеску взмахнул рукой, и хлесткая пощечина обожгла щеку, заставив Лукаша дернуться.

— Все язвишь? — процедил Андрулеску, вытирая руку о белоснежный платок. — Не надоело еще? — Потом он перевел взгляд на того, кто стоял за спиной бывшего приора. — В трюм его. Потом разберусь.

В трюм?

Лукаш ухватился за это слово.

Значит, он на палубе какого-то судна. И, если память не изменяет, это личная яхта мастера, оснащенная двигателем. Сейчас двигатель молчал, зато над головой белели наполненные бризом треугольные паруса. Лукаш успел их заметить, когда его уводили с палубы.

Знакомые веры — прихвостни Андрулеску — втолкнули его в темный трюм. Не удержавшись, Лукаш упал на колени, уперся руками в пол.

— Посиди пока здесь, — прозвучал за спиной издевательский хохот. — Скоро мастер тобой займется.

Еще недавно все веры Химнесса если не боялись, то уважали его. Признавали его силу и власть. Даже сам мастер испытывал невольное уважение к тому, в ком чувствовал достойного противника. А теперь, похоже, шакалам понравилось видеть бывшего приора униженным, слабым и на коленях. Лукаш скрипнул зубами, гася злобный рык, готовый ворваться из груди. Пусть еще немного потешатся. Он, Лукаш, не забывает долгов.

Веры ушли, заперев люк на замок. Лукаш слышал, как скрипнул в замочной скважине ключ. Но руки ему не сковали — уже хорошо. Можно немного размять кости и обдумать то, что случилось.

Он помнил, как посадил Еву в спасательную корзину.

Помнил, как девушка кричала и материлась, призывая на его голову все небесные кары. Помнил, как вертолет с ней исчез в облаках.

Что произошло потом?

Кажется, он нашел свой спасательный жилет, сиротливо плававший у входа в каюту. Одел его, а затем прыгнул в воду и постарался уплыть подальше от тонущего катера, чтобы его самого не утащило на дно вслед за гибнущим судном. Это было все, что он смог вспомнить. Дальше в памяти был пробел.

Выходит, Андрулеску со своей командой нашли его. Что ж, спасибо ему за это. Лукаш не мог не признать, что мастер спас ему жизнь. Вот только зачем? Мастер ничего не делает просто так, а уж альтруизм вообще не входит в список его достоинств. Значит, существует причина, по которой он решил спасти непокорного приора. И эту причину нужно узнать.

Флэшка?

Нет, он уже нашел ее.

Ева?

При мысли о девушке сердце Лукаша сжалось. Стоило лишь подумать о ней — и в груди закололо.

Нет, ерунда. Ева на Тайре, среди людей. Там сотни военных, вооруженных до зубов. Андрулеску никак до нее не добраться.

Лукаш одернул себя.

И все же тревожное чувство не отпускало. Внутренний Зверь почуял опасность, грозящую его паре. Эта тревога росла с каждым ударом сердца, заставив тело покрыться холодным потом, а пульс подскочить. И вскоре кровь уже грохотала в висках, заглушая все внешние звуки.

— Ева, — не выдержав, Лукаш упал на колени и сжал руками виски, — что происходит…

Антуан Андрулеску, бессменный мастер резервации Химнесс, сидел в кают-компании в обществе бутылки бренди и гаванской сигары. Он не был заядлым курильщиком, хотя среди веров и такое встречалось, но иногда любил побаловать свое обоняние тонким ароматом хорошего табака. Он вообще любил сложные запахи, любил разбирать их на части, улавливать малейшие нюансы и оттенки аромата. Это успокаивало его и настраивало на нужные мысли.

Можно сказать, мастер Андрулеску медитировал, внюхиваясь в струйку сизого дыма, которая поднималась от слабо тлевшего кончика толстой сигары, зажатой в уголке рта. Ему нужно было решить, что делать с непокорным смутьяном, запертым в трюме. Вот уже две недели он ломал голову над этим вопросом, держа бывшего приора на голодном пайке и мизерной дозе противооборотной сыворотки.

Уничтожить?

Нет, слишком просто. И глупо. Он столько денег вложил в него. И уже второй раз спас эту неблагодарную сволочь от смерти.

Первый раз — тридцать лет назад. Тогда правительство приняло решение закрыть эксперименты с верами, и Каховского, вместе с сотней таких же бедолаг, должны были усыпить. Антуан был среди них. Был одним из них. Но именно он подменил смертельную дозу барбитуратов на обычный хлорид натрия. За это ему до сих пор благодарно все мужское население Химнесса.

«Почти все», — напомнил он себе.

Потому что спустя годы с кое-кем из них вышел своего рода конфликт.

Но к нынешней ситуации эта история никакого отношения не имеет.

Андрулеску вынул сигару изо рта и пригубил бренди. Столько лет он думал, что контролирует Лукаша. Дрессировал его, натаскивал, как натаскивают охотничью собаку на зверя.

Приручал. Приблизил к себе так близко, как только мог. Сделал своей правой рукой, приором. Разделил с ним силу и власть. И все ради того, чтобы впоследствии сделать его отцом своих внуков. Сделать родоначальником нового вида. Более усовершенствованного, более жизнеспособного. Такого, что сможет легко менять форму и подняться на высшую ступень эволюции.

Смешно.

Смешно и наивно.

Но Антуан смотрел в будущее. И в этом будущем он хотел видеть веров свободными, сильными и стоящими во главе пищевой цепи.

На столе перед ним, между бутылкой бренди и стаканом со льдом, лежал мобильный телефон. Его экран слабо светился, показывая фотографию юной девушки. Это была его дочь. Лика. Семнадцать лет. Единственная среди веров, в ком доминирующий ген не проявился. Антуан стыдился ее и скрывал, ведь само существование Лики бросало пятно на его репутацию. Но все же надеялся, что однажды она послужит общему делу и станет женой Каховского.

Больше откладывать он не будет. К черту сентиментальность. Семнадцать лет — достаточный возраст для оплодотворения. К тому же, остальные девушки-полукровки в резервации давно вошли в детородный возраст. Все, что нужно — это изъять их яйцеклетки. Если Каховский не хочет добром, что ж, у современной медицины есть свои методы. К тому же тайные спонсоры из правительства давно требуют отчета о том, как Химнесс использует новую аппаратуру.