Автор неизвестен - Картезианский развратник

Вскоре утомленный и довольный отец Казимир оставил нас продолжать одних. Удивленный упорной битвой, стоившей столько крови обеим сторонам, он присоединил свое восхищение к восторгам всей компании, которая, сгрудившись вокруг нас, в почтительном молчании ожидала исхода боя. Я злился, что Марианна осмелилась сопротивляться мне, не кончавшему больше восьми лет, мне, собравшему в этот момент все свои желания и силы, которые я смог скопить за столь долгий срок. Она, в свою очередь, была удивлена, обнаружив монаха, без малейших колебаний противостоящего ее усилиям, она, без труда одерживавшая верх над самыми похотливыми членами компании. Сперма и кровь, смешавшись, хлынули по нашим бедрам, от чего мы лишь еще больше возбудились. Мы спустили уже четыре раза, когда я заметил, что Марианна закрыла глаза, откинула голову и, раскинув руки, недвижно ожидала, когда с пятым спуском я нанесу ей последний удар. Ей не пришлось ждать долго: она его получила и, насладившись им в полной мере несколько минут, высвободилась наконец из моих объятий и признала свое поражение, необычайно довольная моей победой над ней. Я наполнил до краев вином два бокала, передал один Марианне, и мы чокнулись, чтобы отпраздновать наш союз.

По окончании битвы все расселись по своим местам; я оказался между дядюшкой и племянницей, став объектом их ласк. Она положила руку мне на член, а он стал теребить мои ягодицы. Вскоре воздаваемые нам похвалы сменились более спокойной беседой. И отец Казимир предложил обсудить бугровство. Он сам первый бросился на его защиту, словно трепетный отец, защищающий свое дорогое дитя. Похоже он превосходно владел этим предметом, изучив его досконально. Он рассказал нам обо всех знаменитых буграх, начиная с Адама и кончая отцами иезуитами: здесь были и философы, и папы, и императоры, и кардиналы. Каждому он воздал должное, а под конец заметил, как несправедливы и слепы те, кто выступает против общепринятого наслаждения, коему предаются все великие, все гении. Потом он вернулся к событиям в Содоме и заявил, что сие знаменательное событие было неверно трактовано, и, внезапно поддавшись порыву, закончил свою хвалебную речь следующими виршами:

Рассуждения святого отца вызвали заслуженные аплодисменты, так как он нисколько не сомневался, что порадует присутствующих, обсуждая вопрос, столь для них приятный. После чего мы еблись и в пизду, и в жопы, выпивали, веселились и разошлись, взяв друг с друга обещание вновь встретиться через неделю, поскольку эти сборища проводились не каждый день — скромных доходов отца Казимира не хватало. Мы с Марианной расстались лучшими друзьями.

А вскоре случилась беда — бедная девочка поняла, как опасно иметь со мной дело: ее поясок сделался ей тесен, что снискало мне еще большую славу. Отец Казимир позаботился о сохранении тайны. Надо отдать должное, он целиком взял на себя риск тех опасностей, которым подвергал свою дорогую племянницу. Она с честью вышла из них, и все получилось бы как нельзя лучше, если бы эта неожиданная беременность не нарушила ритуал наших ночных сборищ. Из-за этого мне пришлось последовать примеру отца Казимира, и я стал грозой послушнических афедронов. Однако через некоторое время вернулся к своим старым привычкам, и наслаждения в пизде вновь стали мне слаще, нежели в заднице.

Несколько дней спустя после моего дебюта на ночной мессе настоятель пригласил меня отобедать в его апартаментах. Я явился на обед и обнаружил там несколько старых знакомых, принявших меня, по примеру настоятеля, столь радушно, что я не знал, что и думать. Мы уселись за стол и воздали должное кухне приора. Когда отменное вино, собственноручно выбранное его преподобием, придало беседе непринужденность, я с изумлением услышал, как мои начальники, нимало не смущаясь, произносят слова «бордель» и «сперма» с легкостью, которой я никак не ожидал от людей, скрывавшихся обычно под маской сдержанности. Заметив мое удивление, настоятель сказал:

— Отец Сатюрнен, мы больше не церемонимся с вами, поскольку для вас настало время отбросить в нашем присутствии всякий стыд. Да, сын мой, теперь, когда вы получили сан священника, это звание уравнивает вас с нами. И я обязан посвятить вас в важнейшие секреты, до сего дня от вас сокрытые, ибо было бы опасно посвящать в них людей неопытных, способных выдать наши тайны, должные храниться в полном молчании. Именно для того, чтобы выполнить эту обязанность, я и пригласил вас сегодня сюда.

Подобное начало позволило мне сосредоточиться и приготовиться внимательно выслушать то, о чем собирался рассказать приор. Он продолжил свою речь:

— Я считаю, что вы не относитесь к тем слабоумным, что краснеют, услышав бранное слово. Вы знакомы с законами природы и понимаете, что ебаться так же свойственно человеку, как пить и есть. Мы монахи, но при поступлении в монастырь нам не отрезали член с яйцами. Глупость наших основателей и человеческая жестокость пытаются запретить нам отправление естественных надобностей; но запреты лишь возбуждают наши желания.

Как, скажите, усмирить тот пламень, который зажгла в наших сердцах сама природа? Неужели ради того, чтобы возбудить сострадание верующих, надо онанировать на улицах и перекрестках? Неужели в угоду их бредням нам суждено сгорать в этом пламени, погасить которое может лишь смерть? Нет, и насколько это возможно, мы постарались выбрать золотую середину между строгостью, предписанной нам самим званием монаха, и зовом природы. Эта середина заключается в обеспечении монахов всем необходимым в пределах наших монастырей, сохраняя вне их привычную суровость. Для этой цели в монастырях с просвещенным управлением имеется некоторое количество женщин, с которыми можно облегчиться от вожделения, каковое есть Адамово наследие. В их объятиях забываешь тяготы покаяния.

— Вы поражаете меня, ваше преподобие, — пробормотал я. — Как было бы замечательно, если бы такое прекрасное правило распространяло свою мудрость и на нас!

Все гости расхохотались. На это восклицание настоятель отвечал:

— Неужели, сын мой, вы считаете нас глупее других? Нет, мы не таковы. Знайте же, что и у нас здесь есть место, в котором, хвала Небесам, нам не отказывают в подобной помощи.

— Здесь? — удивился я. — Отец мой, а вы не боитесь, что о нем узнают?