Ульяна Соболева - Непрощенная

- Брат….Рейн!

Рывком обнять за шею и почувствовать, как прижимает к себе, укачивая словно ребенка. И это так естественно. Мой большой сильный брат. Ему можно. О Гела! Я сплю! Не дай мне проснуться. Он живой!

- Маленькая птичка Дали. Как же так…как?! Где?

Снова отстраняется, смотрит мне в лицо, и по загрубевшим, обветренным щекам с уродливыми шрамами, превращающими его стон в оскал, катятся слезы. А я, как в детстве, быстро и нежно целую его глаза, скулы и лоб.

- Мой брат. Мой брат…

Сжимает меня крепко, до хруста в костях, гладит волосы и раскачивается из стороны в сторону. Что-то шепчет очень-очень тихо, а я уплываю куда-то в темноту. Наверное, я все же умерла, и мне все это видится за гранью реальности.

Рынок Жанара напоминал мне такой же точно в моем родном Тиане. Я думаю, что все рыночные площади Лассара похожи между собой, но если раньше я бывала на них лишь проездом и могла видеть толпу и торговцев из окна кареты, то теперь я сама стала частью всего этого. Я приходила сюда каждое утро с тележкой с булками и сладостями и торговала ими до обеда, потом меня меняла Моран, привозила свежую выпечку из пекарни Герты Лабейн. Уже несколько месяцев мы жили в её доме на окраине Жанарии – деревни под самим городом, куда мы пришли с Моран искать пристанища. Герта оказалась пожилой женщиной с копной густых седых волос, пышным телом и не по годам свежим лицом. Она впустила нас, едва услышав имя Орана… а потом долго плакала, не скрывая своего горя от нас и все же второпях накрывая на стол. Данай был ее молочным сыном, своего она потеряла при рождении и, если бы не этот ребенок, то, возможно, наложила бы на себя руки. В семье Оранов она прожила до самой смерти десы Оран, потом попросила Даная отпустить ее, а тот купил ей домик и пекарню в этой деревне. Он навещал кормилицу раз в год, обычно перед зимой. Оставлял ей деньги, заработанные на службе, проводил несколько дней и снова отбывал на очередное задание. Она со слезами и с горькой улыбкой разглядывала камень. Когда-то она придумала для Даная сказку о драконах и таинственном синем камне, который они охраняли. Если найти такой камень, то исполнятся все самые сокровенные желания. Маленький дес Оран бредил этим камнем и однажды, когда он заболел и лекарь сказал, что мальчик умрет от лихорадки, Герта сама покрасила обычный камень синей краской и принесла мальчику, чтобы он мог загадать любое желание… Он загадал вырасти и умереть в бою, как воин. Мальчик выздоровел, несмотря на приговор врача, а камень с тех пор он всегда носил с собой.

Герта отдала его обратно мне и сказала, что теперь он мой. Есть в нем некая мистическая мощь, ведь если мы во что-то верим, это непременно исполнится. Вера – страшная сила. Она способна возрождать из пепла и в пепел обращать. Она правит миром наравне со страхом, любовью и смертью.

Деса Лабейн не спросила, кто мы и откуда. Не задала ни одного вопроса, а просто приняла нас в своем доме, выдав за своих родственников из голодающего Талладаса, где когда-то жила её сестра. Больше всего мы боялись, что про меня узнают. Моя кожа все так же обжигала при прикосновении. Казалось, что с беременностью это обострилось сильнее, иногда на мне могла дымиться одежда. Особенно в минуты гнева и отчаяния.

И рано или поздно кто-то да заметил бы это. Особенно сама Герта. Но первое время мы придумали более или менее правдоподобную историю. Моран сказала, что мои руки сильно обгорели, и я ношу перчатки постоянно, скрывая страшные ожоги. Какое-то время нам удавалось скрывать правду…но недолго.

Герта узнала мою тайну чуть позже, даже не тогда, когда сквозь черную краску стали просвечивать красные пряди волос. А это случилось слишком быстро. Намного быстрее, чем предполагала Моран. Мои волосы отказывались держать чужой цвет. Тогда Герта сама приготовила варево для меня из золы, жира и черной травы, которую бросали в чай, чтобы бодрствовать дольше у печей. Эту смесь она наносила на мои локоны каждые несколько дней. Но я все равно покрывала голову платком, чтобы на волосы не попал снег, и краска не потекла.

Моя беременность была очень тяжелой. Иногда я мучилась от страшных болей, скручивающих все мое тело, словно кости выворачивались наружу, а сухожилия и нервные окончания лопались от какого-то жуткого давления изнутри. Это случалось раз в месяц. Я покрывалась холодным потом и металась на постели несколько дней в страшных мучениях. В один из таких приступов Моран не оказалось рядом, и мне помогала Герта, именно тогда она прикоснулась ко мне впервые и обожглась…Помню, как пала ниц, как молилась и целовала пол возле моей кровати, а я дрожала от ужаса и понимала, что теперь моя жизнь в её руках. Она поклялась, что никогда не предаст меня. Если Данай защищал и посчитал, что я могу положиться на нее, то она никогда не нарушит данного им слова. Мне пришлось ей поверить, да и не было у меня особо выбора. Теперь я вне закона везде, где только можно себе вообразить. Оставалось только положиться на тех людей, которые находились рядом, да и больше не на кого. Но Моран, в отличие от меня, всегда была готова к предательству. Она собирала провизию в мешок и откладывала деньги от торговли булками. Если что-то пойдет не так, мы сможем бежать из Жанара в другое место, и у нас первое время будут средства к существованию. И я знала, что она права. Если меня предал родной брат, а родной отец подписал мне пожизненное заключение, то что говорить о совершенно чужих людях. Они в любой момент могут изменить свое мнение за горстку золота.

Ребенок придавал мне сил жить дальше и бороться. Наверное, в тот самый момент, когда Моран сказала мне о моей беременности я перестала так отчаянно желать смерти.

Во мне что-то изменилось, как будто зажегся внутренний свет. Его никто не видел, только я. Он согревал меня какой-то щемящей нежностью. Безграничной, как сама любовь. Моя любовь к отцу этого ребенка. Словно я унесла с собой её частичку. Украла ее у него для себя, выгрызла у проклятой судьбы, которая никогда не позволит быть нам вместе. Вся ярость и боль стихали, когда я прикладывала руки к животу и думала о моем мальчике. Я знала, что это сын. Неизвестно почему, но я была в этом уверена. Во мне живет маленький Даал, и если…если когда-нибудь я снова увижу его отца…он простит меня, увидев нашего сына. Но иногда…иногда я в отчаянии понимала, что это утопия. Нет у нас с ребенком будущего. Ничего нет кроме боли, страданий и неизвестности.

Где я буду жить с нашим малышом? Каким будет будущие велиарского сына двух непримиримых народов? Ублюдка, рожденного в грехе? Если кто-то узнает чей он, моего малыша убьют. И я готова была отобрать у него право на трон, отобрать имя с приставкой «дес», лишь бы он жил. Пусть бедняком и не при дворе, а просто жил обычной жизнью. И я отреклась от своего имени. Я поклялась сама себе, что больше не буду Одейей дес Вийяр. Она умерла. Утонула где-то в водах того озера или замерзла в лесу. Мне не нужен Лассар, не нужны земли и почести, не нужен трон… И мне больше не нужен никто из Вийяров. Я больше не одна из них. Всё, ради чего я боролась, воевала и шла на смерть, оказалось фальшью и пустотой. Если бы я поняла это раньше, не погибло бы столько людей. Вот о чем писал мне Анис из Валласса. Вот, что он имел ввиду, пряча свои слова между строк. Слова о ненужной жестокости, о тысячах отобранных жизней и о власти, построенной на чужих костях.