Алина Углицкая - Власть любви

— Папа? — она недоуменно уставилась на него. — Что происходит?

Отец выглядел так, словно постарел на несколько лет с тех пор, как они виделись в последний раз. А когда это было? Леся быстро прикинула в уме. Да сегодня утром, не раньше. Когда она собиралась в институт, и он напомнил заехать на СТО, отремонтировать «дворники». Она даже записку себе написала, чтобы не забыть…

И вот теперь ее всегда гладко выбритый отец стоит, склонившись над ней, и его заросшее трехдневной щетиной лицо выглядит хмурым, обеспокоенным и постаревшим. Губы превратились в сухие полоски, морщины обозначились резче, под глазами набрякли мешки, а взгляд стал таким тяжелым, что Леся невольно поежилась, чувствуя, как внутри зарождается холодок.

Что-то определенно было не так…

— Па-ап?

— Тише, доченька, все хорошо, — он суетливо поправил ей одеяло. Леся с удивлением отметила, что его руки дрожат, хоть он и пытается это скрыть. — Тебя никто не обидит…

— Пап, ты о чем? Почему я здесь? Зачем это? — она подергала руками, демонстрируя ремни. — Что вообще происходит?

— Ничего, все уже хорошо. Ты кушать не хочешь? Я сварил тебе супчик, он в термосе.

— Пап! — Леся повысила голос. — Ты что, не слышишь меня? Какой, к черту, супчик?!

Она дернулась, словно забыв, что привязана, и жесткие руки отца тут же схватили ее за плечи, пригвоздили к каталке.

— Все хорошо! — повторил он, как заведенный. — Ни о чем не беспокойся. Сейчас я тебя покормлю.

— Ты что, издеваешься?

Леся раздраженно застонала, глядя, как он поворачивается и спрыгивает на землю с подножки фургона.

Господи, куда она вляпалась? Неужели ее отец сошел с ума?

Или это она не в порядке?

Степан вернулся в кабину. Напарник, сидевший за рулем, обернулся к нему:

— Ну, как там она?

— Пока вроде в порядке, — Ермилов вздохнул, на мгновение закрывая глаза. Потом нагнулся, чтобы вытащить из-под сиденья мешок, в котором лежали наспех собранные вещи и термос с обещанным супом.

— Видимых изменений нет?

— Нет.

— Ты уверен? — мужчина, сидевший в водительском кресле, серьезно посмотрел на него. — Михалыч, ты смотри, не чуди. Если упустим время, то поздно будет. Процесс мутации необратим.

— Сам знаю, — отрезал Ермилов. — Ты мне еще рассказывать будешь, — он развязал мешок, достал из него термос и пластиковый контейнер с бутербродами. — Пойду, покормлю. Заодно проверю реакции.

— Иди. И зрачки не забудь проверить. Не хотелось бы ехать в этой консервной банке один на один с чудовищем.

Водитель многозначительным взглядом указал на зеркало заднего вида, в котором отражалась часть салона.

— Заткнись, Макс! — процедил Ермилов сквозь зубы. — Думай, что говоришь. Она моя дочь!

— Так я и не спорю, — тот поднял руки ладонями вверх.

— Ладно, — Степан покинул кабину.

Он вдохнул свежий воздух и с тревожной задумчивостью оглядел дорогу, на которой стоял черный фургон. По обе стороны шоссе темнел голый лес, но с неба, удивительно чистого для января, светило яркое солнце.

Ермилов повернулся к напарнику.

— Если с моей дочерью возникнут проблемы, я сам их решу, — произнес он с нажимом. — А ты созвонись с парнями из Института, спроси, все ли у них готово.

— Окей.

Степан захлопнул дверцу кабины и направился к дочери.

Леся ждала его, кусая губы от нетерпения. Ремни мешали, раздражали ее, вызывали желание разорвать их, вскочить с этой дурацкой каталки, потребовать у отца ответы. Пока его не было, она несколько раз пыталась разорвать путы напряжением мышц. Но то ли ремни были слишком крепкими, то ли сил маловато — а она так и не справилась. Выдохшаяся, мокрая от пота, она упала назад на плоскую подушку, проклиная про себя всю эту идиотскую ситуацию.

Что, черт возьми, все это значит?

— Пап, ты меня развязывать собираешься? — спросила она напрямую, когда вернулся отец.

— Не сейчас.

— В смысле?

— Тебе придется потерпеть, доченька, — он присел на откидное сиденье рядом с каталкой, провел по лбу Леси дрожащей рукой, и девушке показалось, что в его глазах блеснули слезы. — Это все для твоего же блага.

Охваченная внезапным страхом, она непонимающе прошептала:

— Папа, какого блага? Ты о чем?

— Давай, покушаем, — словно не слыша ее вопроса, отец открыл термос, который держал в руках, и наполнил пластиковую крышку-стаканчик горячим бульоном. — Тебе нужно хорошо питаться.

— Я не хочу есть! — Леся сердито отпрянула, насколько позволяли ремни. — Папа! В чем дело?! Пока ты не дашь мне связный ответ, я ничего есть не буду!

Несколько минут он молчал, вглядываясь в лицо дочери, и в его взгляде она увидела что-то такое, что заставило ее усомниться в собственной адекватности. Безумная смесь сожаления, раскаяния и надежды. Словно он в чем-то себя винил, словно вынужден был попрощаться с ней, но в то же время всеми силами надеялся удержать.

Так смотрят на смертельно больных, которым еще не сообщили о близком конце.

— Хорошо, — сказал он изменившимся голосом. Вылил бульон назад в термос, закрутил крышку и отставил его. — Давай поговорим. Что ты чувствуешь?

— А-а… — она недоуменно заморгала, — в смысле, что я чувствую?

— В прямом. Что-нибудь необычное есть? — лицо отца, еще минуту назад обеспокоенно-виноватое, замкнулось, стало суровым, словно вытесанным из гранита. — Обостренное восприятие?

— Нет.

— Неприятные запахи, яркий свет?

— Нет…

— Ощущение жжения в мышцах?

— Да нет же. Нет! — Леся сорвалась на крик. — Папа! Ты можешь по-человечески объяснить, что происходит?

— Это долгая история, у нас сейчас нет времени. Мы должны ехать… но сначала я осмотрю тебя.

— Что?!

Она едва не зарычала, когда ее отец достал пальчиковый фонарик, тот самый, что используют офтальмологи, проверяя сетчатку глаза.

— Потерпи, — пробормотал он, придвигаясь ближе, — это не больно. Я должен убедиться, что с тобой все в порядке.

— Не трогай меня! — она отдернула голову. — Ты сумасшедший!

Когда фонарик засветил ей в лицо, она забилась в путах с отчаянием пойманной птицы.

— Развяжи меня! Я в порядке! Это ты, похоже, рехнулся!

Он с неожиданной силой ухватил ее голову, зафиксировал и двумя пальцами одной руки оттянул веко на ее правом глазу, не давая моргнуть. А потом направил фонарик на зрачок.

Леся взвыла.

— Заткнись! — процедил отец. — Это для твоего же блага.

От яркого света заслезились глаза. Слезы, крупные, как горох, заполнили веки и потекли вниз соленым ручьем. Леся всхлипнула.

— Господи… что происходит?.. — простонала она, обескураженная, растоптанная таким обращением.

Еще никогда ее отец не позволял себе даже прикрикнуть на нее, хотя порой, особенно в детстве, она любила испытывать его терпение. А теперь он осознанно причиняет ей боль и говорит, что это для ее блага! Разве это не признак того, что один из них сумасшедший?