Эммануэль Арсан - Нея

Только Морис получит, что ему причитается. Даже мама в своих самых худших проявлениях никогда не щеголяла и вполовину такими избитыми фразами, как обвинитель. По-видимому, Морису наплевать. Я понимаю его. Все это несерьезно.

Защита, однако, совсем другое дело. Я ничего не знаю о судейских тонкостях, однако совершенно уверена, что главный защитник, парижанин, не верит ни одному собственному слову. Сначала он клятвенно убеждает всех и каждого, что Морис невиновен, и тут же разъясняет, что если бы Морис случайно был виновен, то не только по собственной воле. Может быть, я туговато соображаю, но, похоже, дела Мориса складываются не слишком удачно. Защитник прекрасно характеризует отца, мать, Сюзанну и меня, хотя каждый раз добавляет небольшое критическое замечание по поводу нашей якобы враждебности к Морису. По его мнению, Сюзанна к тому же психически ненормальна: он выдвигает предположение, что Сюзанна и Морис не слишком счастливы были в постели. Я знаю — это полная чепуха, ведь я видела их вместе и сейчас наконец могу признать, что это-то как раз я и не могла простить.

Защитник резюмировал: если Морис сделал что-то мне, то это был вовсе не агрессивный поступок, а скорее проявление некоего протеста против того, что все объединились против него. В заключение мэтр подробно останавливается на нервном напряжении и переутомлении Мориса.

Как бы горячо я этого ни хотела, но мне никогда не приходилось видеть Мориса переутомленным. У него такая вялая манера работать, что мама без конца терзала его. Это правда, он не спешит, относится ко всему спокойно, объясняя нам, что у него своя клиентура. Доказательство тому — он хорошо зарабатывает. Но перенапряжение — нет. Это слишком далеко от того, чтобы быть единственно правильной версией… Я замечаю реакцию обвинителя: он поднимает глаза вверх. Даже присяжные не кажутся более убежденными, чем он.

Наступает очередь швейцарского адвоката, его аргументация не столь идиотская, как у его коллеги. При обычных обстоятельствах он был бы вполне убедителен.

В общем-то, он говорит правду. Он, кстати, единственный, кто делает это на протяжении всего суда. Подробно он анализирует лишь очень простое обстоятельство: никто ничего не видел. Слышали, как я кричу; видели Мориса, расцарапанного и в крови, но никого на самом деле там не было; и поэтому обвинения против Мориса строятся на догадках и подозрениях, которые сами по себе бездоказательны.

— Назовите хотя бы одного свидетеля! — кричит он. — Только одного — и тогда, дамы и господа присяжные, я скажу вам: ОСУДИТЕ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА! Но по нашему закону — и вы знаете это не хуже меня — любой считается невиновным до тех пор, пока не будет доказана его вина. Формальное доказательство вины моего клиента, по-моему, не было установлено. Следовательно, только если у вас не осталось какого-либо сомнения, даже малейшего, вам остается признать подсудимого невиновным.

В этом вся суть его речи. Однако она ни на кого не производит должного впечатления. Я вижу, что у присяжных на лицах написано, что, по их мнению, Морис виновен.

Мама считает себя обязанной подойти ко мне, обнять и поцеловать. Я наблюдаю за женщиной из состава присяжных, которая время от времени смотрит на меня как на неоперившегося птенца, выпавшего из гнезда: сейчас она вытирает слезинку в уголке глаза и слишком сосредоточена на этом занятии.

— Прежде чем судебное заседание прервется и жюри присяжных удалится для принятия решения, — говорит судья после заключительной речи защиты, — я прошу обвиняемого встать. Хотите ли вы что-нибудь добавить?

Морис снова встает и смотрит на судью и государственного обвинителя. У меня такое чувство, что он оценивает, сравнивает их двоих. Поворачивается к суду и к нам: отцу, матери, Сюзанне, полиции, экспертам, всем свидетелям.

— Если у вас есть, что сказать, говорите сейчас, — нетерпеливо повторяет судья.

Морис ловит мой взгляд. Я чувствую, он хочет задать мне вопрос. Он смотрит очень нежно, так, как смотрел, когда назвал меня своей женой, и вроде бы даже с благодарностью.

— Жюри присяжных сейчас удаляется для вынесения своего вердикта. Подсудимый, в последний раз спрашиваю, у вас есть, что добавить?

— Да, ваша честь…

— Итак?..

— Я виновен.

Я едва слышу его, хотя в зале судебного заседания не так уж много людей, а тишина порой просто давит. За этой короткой фразой тишина нависает уж совсем гробовая; кажется, будто прочие звуки отдаются многократным эхом: скрип обуви, потрескивание дерева, даже наше собственное дыхание. Наконец все исчезает, остается только его голос.

Маму душат рыдания, и мне кажется, что каждый из присутствующих здесь судебных чиновников и свидетелей тоже подавляет крик изумления. Тишина снова взрывается вопросами и сомнениями, похороненными было в нашем сознании. Судья и его консультанты перешептываются между собой; защита Мориса затеяла бесконечную дискуссию. Мэтр Жарро вздыхает. Я одна знаю… Что? Я знаю, правда откроется. Морис улыбается. Я даже не уверена, видит ли кто-либо еще эту улыбку. Скорее, это полуулыбка. Его веки прикрыты. Губы сжаты.

— Ваша честь, члены жюри, — заявляет он, четко выговаривая каждое слово. — Я изнасиловал Нейоми-Анну, изнасиловал Нею. Все обвинения в отношении меня обоснованны.

Парижанин и швейцарец поворачиваются одновременно, как в опереточном дуэте. Они делают жесты своему клиенту, но Морис их не замечает.

— Ваша честь… — начинает французский адвокат.

— Нет, мэтр, речь защиты закончена. Как требует от меня уголовное право, я предоставил обвиняемому возможность говорить, поэтому позвольте ему сделать это. Продолжайте, мсье…

— Но то, что, как вам кажется, вы знаете, — неторопливо продолжает Морис, — ничто в сравнении с тем, что произошло на самом деле…

Он говорит очень тихо, как будто ему достаточно того, что он сам себя слышит: кажется, он не обращается ни к кому конкретно. Он снова поднимает взгляд, и на этот раз настоящая улыбка освещает его лицо, чудесная улыбка…

— Я всегда любил Нею. Нея единственная женщина, единственный человек, которого я когда-либо встречал. Я сошел с ума, я не понимал, я лгал себе. Я помогал ей с домашними заданиями и говорил ей не сутулиться, как это делали и ее родители. Нея женщина. Я не думаю, что когда-либо до нее встречал в своей жизни настоящего мужчину или женщину. Я встречал только комедиантов, таких, как и я сам, и людей, слишком увлеченных своими ролями и положением, говоривших глупости, ничего не знавших и ничего не хотевших. Нея знает об этом больше, чем вы или кто-либо другой в этом зале. Она понимает, что значат страсть, желание и удовольствие…

— Я не позволю вам произносить эти непристойности, — резко возражает судья. — В ваших устах слово «удовольствие» в присутствии вашей жертвы является новым грубым нарушением закона, еще одним преступлением в дополнение к тому, в котором вы в конце концов признались. Продолжайте, но кратко. Вы здесь находитесь не для того, чтобы разглагольствовать или оправдывать себя. Вы сознались. Суд учтет это в своем решении, но я не допущу злоупотребления вами привилегией, данной вам законом…