Алина Борисова - Невеста для демона страсти

— Правда нет? — усмехается он, поигрывая хлыстиком и делая вид, что собирается обойти меня справа. А взвизгиваю, и отпрыгиваю влево. — А если так? — он медленно и с легкой усмешкой на лице движется влево. Я, конечно, тут же пячусь направо. — Чего-то не хватает, верно, Роззи? — замечает он, поглядев на мои судорожные перемещения. — Погоди, я сейчас.

И, отбросив хлыст, он спускается вниз по лестнице, оставляя меня одну. Я выдыхаю, обхватив столб обеими руками и прижавшись к нему лбом. Еще не сейчас. Он сделает это со мной еще не сейчас. Деус, ну за что?

Дергаю руки, пытаясь выскользнуть из наручников, тяну, изо всех сил поджимая большой палец… Нет, бесполезно. Четко мой размер. Хоть и обшиты изнутри гладкой кожей с какой-то мягкой набивкой, защищающей кисть от жестких ребер металла, вытянуть из них кисти невозможно. Что остается? Перепилить цепью столб? Наверное, года за два… Сломать его ударом колена? Пытаюсь разок, и понимаю, что коленку я сломаю быстрее.

— Ты там не скучаешь без меня, Роззи? — слышу ненавистный голос снизу.

— Нет! Мне тут прекрасно без вас! А вы коня еще не дочистили! Раз уж взялись конюха подменять, так не стоит халтурить. А то вернется парень завтра на работу…

— Какой парень, Роуз? — по лестнице он поднимается как-то слишком уж быстро. Вроде, только что внизу был.

— Ну, конюх. Лис, — я настороженно слежу за его перемещениями, стараясь не оказываться к нему даже боком. — Чей облик вы сейчас украли.

— Так я не крал, Роззи, — он приближается к моему столбу с молотком и огромным гвоздем в руках. Хватается за цепочку наручников и резко поднимает мне руки вверх. Да так, что я аж на носочки взлетаю. И тут же отпускает. — Я его придумал. Сам. Без образца, — примерившись, он начинает заколачивать гвоздь на том уровне, куда только что задирал цепочку. — Создал облик с утра пораньше, пришел к хозяину, нанялся на работу. И пока ты весь день бездельничала, катаясь в роскошной карете, я этих самых лошадок чистил. И распрягал, и запрягал, и седлал, и расседлывал, и корма им задавал, и денники вычищал.

— Но зачем? — интересуюсь изумленно, со страхом отслеживая, как он отбрасывает молоток, и вновь берется за цепочку.

— Мне это нравится, — пожимает он плечами. И резким движением надевает цепочку на гвоздь. Я взлетаю вверх, касаясь пола лишь кончиками пальцев. И вжимаясь всем телом в столб. — Вот так, — он мягко поправляет мне грудь, чуть приподнимая и разводя в стороны. Слегка массирует, и замша его перчаток скользит по коже так нежно, так завораживающе.

Он обходит меня сзади, медленно скользит пальцами по спине — от плеч и до поясницы. Мягкие ворсинки перчаток чуть щекочут, и мурашки разбегаются по всему телу, и не понять — от нервного напряжения в ожидании чего-то страшного, или от того, что его прикосновения, несмотря ни на что, мне приятны. Ведь пока он гладит — он не причиняет мне зла.

— А как вы оказались здесь с утра? — я отчаянно пытаюсь отвлечь его разговором. — Выехали с постоялого двора еще вечером? — пусть гладит дальше, пусть забудет, к чему все эти приготовления.

— Не совсем, — отзывается неопределенно. И возвращается к тому, что интересует его. — Трусики тоже снимем, Роуз, — он берется за край и тянет их вниз, и я ничего, совсем ничего не могу с этим поделать. — Пороть ведь полагается по попе, верно? Так не стоит прятать ее под тканью.

— Не надо пороть!

— И чулочки сегодня не нужны, — продолжает он спокойно, словно и не слыша моих отчаянных возражений. Неторопливо распускает подвязки, и чулки съезжают по моим ногам. А он снимает их полностью и отбрасывает прочь. — Вот так уже лучше, Роуз, — он берет хлыст и выпрямляется, чуть махнув им в воздухе.

Я вздрагиваю, услышав звук, с которым страшная черная палка вспарывает воздух.

— Приступим? — чуть усмехается на это мой мучитель. Протягивает руку и касается кожаным наконечником хлыста моей груди. Поглаживает болезненно напрягшийся сосок сверху, снизу. Переходит на мое плечо, скользит вверх по руке до кисти, перескакивает на другую руку, неторопливо опускается по ней вниз — и начинает играть с другой грудью. Поглаживает, обводит круги вокруг соска, легонько шлепает по нему, заставив меня резко втянуть в себя воздух. Место удара чуть покалывает, но он ударил не жесткой палкой, а лишь кожаной петелькой на конце — это даже не удар, шлепок, почти не больно, только страшно до ужаса. Но что будет, когда он ударит всерьез? Я же не выдержу…

Чуть погладив меня по растревоженной груди, хлыст поднимается выше, скользит по шее, меж тем как мой мучитель заходит мне за спину. И медленно, просто адски медленно ведет кончиком хлыста по спине — от шеи и до копчика, пересчитав каждый, буквально каждый мой позвонок. Я обмираю, забыв как дышать. Прикосновения кожаного наконечника разве что чуть щекотали, но липкий ужас от того, что вот сейчас… сейчас он замахнется и ударит, сводил с ума.

— Да сделайте уже это! — кричу, не выдержав этой пытки ожиданием.

— Даже так? — чуть удивляется он. — Ну, как скажешь.

Хлыст отрывается от моей спины. Чуть прижимается к попе, словно примериваясь, куда обрушить удар. Затем следует короткий замах, и хлыст со свистом рассекает воздух.

Ору. Отчаянно, изо всех своих сил, переходя на истошный визг… И с недоумением замолкаю. Удара не было.

— Промахнулся, — сообщает мне эта тварь с легкой усмешкой. — Повторим? — и он вновь прижимает хлыст мне к ягодицам. — Попасть мы планируем примерно вот сюда…

И вновь короткий замах, страшный свист вспарываемого хлыстом воздуха…

Я уже не кричу, лишь сжимаюсь и отчаянно зажмуриваюсь…

И удара не следует. Опять.

— Прекратите, — выдыхаю отчаянным шепотом. — Все, хватит, я не могу больше.

— Как скажешь, — легко соглашается он и отбрасывает хлыст далеко в сторону. Мягко гладит меня по спине своими перчатками. И прижимается сзади всем телом, обхватывает ладонями грудь, чуть сжимает. — Неужели правда думала, что ударю?

Нервно киваю, не в силах поверить, что все кончилось. А что я еще должна была думать?

— Роззи, милая, эту штуку придумали, что бы сделать больно даже лошадкам, а их шкурка совсем не такая тонкая, как у юных девочек, — его губы нежно касаются моей шеи. — Да и кости у лошадок покрепче, — еще несколько легких, успокаивающих поцелуев. — А твои этой палкой и сломать недолго, — он чуть отстраняется, и задумчиво гладит меня по спине. — Неужели ты решила, что я забрал тебя из дома, что бы бить и мучить?

— А зачем? — всхлипываю я. — Чтобы пугать и мучить?

— Пугать, да, — легко соглашается он, лаская руками мою поясницу и тихонько целуя между лопаток. — Я люблю пугать, и не могу обещать, что подобного не повторится. Мне слишком нравится страх… Но я умею очень сладко просить прощения, — и его язык проводит мокрую дорожку вдоль моего позвоночника, а руки вторят ему, оглаживая бока. Так безумно приятно после того ужаса, что я испытала.