Тиффани Райз - Госпожа (ЛП)

Так что даже будучи в нежном возрасте одиннадцати лет она начала все понимать. Правильно изогнутый крючок от вешалки, мог открыть дверь машины меньше чем за секунду. Крошечный шарик от подшипника, зажатый между двумя пальцами и направленный в центр стекла, мог разбить его на тысячи кусочков. Этот провод к этому проводу, и машина заведется, ключ не обязателен, и не нужно никакого разрешения.

Они не связали ее, прежде чем запереть в комнате. Нет причин беспокоиться, если она не сможет выбраться через дверь, окно или потолок. В ловушке... она была в ловушке в этом доме, который был домом кошмаров для подрастающего Сорена. Он едва не умер в этом доме, в тот день, когда его отец застукал его с сестрой в библиотеке. Он едва не умер, а теперь эта участь может постичь ее.

Нет. Она не поддастся этим катастрофическим мыслям. В конце концов, она была Госпожой, а не какой-то отчаявшейся девицей, ожидающей принца на белом коне, который прискачет и спасет ее. Сорен научил ее быть сильной. Любая женщина, разделяющая постель с садистом, должна быть сильной.

Эти мысли взбодрили Нору, и она медленно перекатилась по полу.

Постель садиста...

В комнате, куда они бросили ее, не было кровати, но, очевидно, она здесь была раньше. Нора увидела горки пепла на полу, почерневшие стены и потолок, уловила запах жженой древесины и ткани. И тогда она поняла, что уже была в этой спальне. Поднявшись на ноги, Нора подошла к двери. Она даже не потрудилась прикоснуться к дверной ручке. Одно подергивание, и Деймон скорее всего начнет стрелять. Нет, она не пыталась выбраться... ей просто нужно было вспомнить.

В ночь, когда она впервые посетила эту комнату, ей было семнадцать. Два года она страстно желала своего священника, любила его, повиновалась каждому его приказу, который он отдавал под прикрытием общественных работ, которые предписал ей судья Хакнесс. Все это время она подозревала... что-то. Она и понятия не имела что именно, но понимала, что знала и понимала, что Сорен тоже знает. Ей было невыносимо годами жить, держа язык за зубами. Ее нутро подсказывало, что каким-то глубинным способом, который она не могла постичь, Нора принадлежала Сорену. Даже если он ни разу не прикоснулся к ней, ни разу не поцеловал ее, ни разу не занялся любовью с ней, это ничего не меняло. Она принадлежала ему. Она знала это.

И он тоже. Но так было до тех пор, пока его отец не умер и он, наконец, не ощутил себя в безопасности, чтобы рассказать ей правду. Он рассказал ей... именно в этой комнате.

Нора стояла у двери с закрытыми глазами, и, когда снова их открыла, она увидела стул у окна... увидела Сорена, моложе, чем она была сейчас, молящегося в своей детской, его золотистые волосы, словно нимб, сияли в лунном свете. Пересекая комнату, Нора вдохнула воспоминания о той ночи - стоя на коленях у ног Сорена, свернувшись клубочком на его коленях, в окружении его рук. Он обнимал ее ранее: когда ее отца приговорили к тюремному заключению, когда ее мать отвернулась от нее в последний раз - но все предыдущие разы, он обнимал ее как священник, заботливый друг, утешающий встревоженную девушку и не более. В ту ночь он обнимал ее как любовник. Он спросил, хочет ли она знать правду о нем, о них, и произнес самые строгие предупреждения о том, что ее жизнь больше никогда не станет прежней, если она позволит ему рассказать правду.

И на это предупреждение она просто ответила:

- Расскажите мне.

- Расскажите мне... - сказала она пустой комнате. Но нет, не полностью пустой. Кровати не было. Оказалось, кто-то сжег ее и оставил сгореть дотла, оставив сажу, ожоги и пепел. Да, даже остатки пепла змеями ползли по стенам и поднимались к потолку, вокруг слов, которые кто-то, скорее всего Элизабет, пыталась стереть, но так и не смогла.

Любовь сестры твоей.

- Больная сука, - Нора подняла руку и провела пальцем по словам на стене. Как посмела Мари-Лаура высмеивать Сорена и Элизабет за грехи их детства, грехи, за которые Бог ни в раю, ни на земле не сможет наказать их?

В ночь похорон отца Сорена он признался ей в своих самых темных секретах, и она слушала в полном молчании и ужасе, но в ужасе не от его поступков, а в ужасе за то, что этот мужчина, которого она всецело любила, пережил. Она никогда не забудет, как он отвернулся от нее и посмотрел на луну. Слова, которые он произнес... она хотела взять их в ладони, зажечь и смотреть, как они сгорают, пока не перестанут отдаваться эхом в ее ушах.

- Я как он, как мой отец. Я получаю величайшее удовольствие от причинения боли. Элеонор, ты даже представить не можешь, что я делал со своей сестрой... что она делала. Я не хочу, чтобы ты представляла... Пожалуйста, - умолял ее Сорен, - пожалуйста, никогда не представляй. - И ради его блага и блага Элизабет, она ни разу не пыталась представить.

Но сегодня, она понимала, что должна представить.

- Сорен, - прошептала она его детской. - Пожалуйста... не подведи меня. Если я хоть наполовину знаю тебя так хорошо, как и ты меня...

Она начала осматривать комнату, где Сорен потерял свою девственность с Элизабет, со своей сводной сестрой, комнату, где он впервые начал изучать странные темные желания, с которыми был рожден. Она знала себя. Она знала свое прошлое. Будучи юным подростком, она часто обжигала себя свечным воском, вырезала мелкие узоры на коже иглами - игры, это были просто игры. Вызовы. Дерзости. Игра на слабо с самой собой. Все они начинались в юности. Первыми жертвами садистов были их собственные тела. Первыми садистами у мазохистов были они сами. Симона, одна из любимых сабмиссивов Сорена, однажды призналась, что играла в Ковбоев и индейцев с братьями только потому, что те всегда связывали ее по время игры. Она до сих пор стыдилась сексуального возбуждения, которое испытала, когда старший брат привязывал ее к ножкам родительской кровати. Когда игра заканчивалась, она исчезала в уединении собственной спальни, связывала себя, оставляя лишь одну свободную руку, чтобы мастурбировать.

Невинные детские игры...

Нора опустилась на четвереньки и проползла вдоль плинтуса в поисках шатающейся доски. Ничего. Над верхней частью оконной рамы она нашла только пыль. В комнате было не много мебели, лишь остатки кровати и книжный шкаф.

Книжный шкаф.

Опустившись на колени перед полками, Нора пробежалась глазами по книгам. Они выглядели нетронутыми, непрочитанными. Сорен почти все детство, с пяти до десяти лет, провел в Англии в школе-интернате. Книги скорее были украшением в этом доме, где каждая улыбка была не более чем шоу. Сорен вернулся в дом в одиннадцать, после того как убил мальчика, который напал на него в постели.

Нора изучала названия книг, память перебирала давний разговор между двумя людьми, которые еще не были любовниками.