Эмма Марс - Спальня, в которой мы вместе

Мне нечего было ответить. Я просто была в отчаянии от того, что подобные рассуждения помешали мне тогда, когда я пыталась освободить Луи от его прошлого.

– Никаких появлений на публике, – в итоге покорно согласилась я. – Но это нам не помешает встречаться наедине?

– Нет… Но только ни у вас, ни у него дома. Начиная с сегодняшнего вечера вам следует быть готовой к тому, что папарацци станут толпиться под вашими окнами.

Он указал рукой на одну сторону переулка, будто бы туда с улицы Вьей-дю-Тампль должна была вот-вот ворваться свора фотографов и броситься на нас.

– Я даже посоветовал Луи более радикальное решение, – добавил Зерки. – Но он категорически воспротивился ему.

Более радикальное, чем жизнь друг без друга?

Я вопросительно посмотрела на него, и он снова уставился на меня своим ничего не выражающим тяжелым взглядом.

– Учитывая ваши прошлые отношения с Дэвидом, можно предположить, что чем больше вы будете демонстрировать единомыслие вашей пары, тем больше будет накаляться ярость вашего несостоявшегося мужа.

– И что же в таком случае является волшебным рецептом его успокоения? – с вызовом спросила я. – Устранение одного из нас двоих?

Он изобразил хищную ухмылку, очевидно, задетый степенью моего цинизма и моим боевым настроем. С таким выражением лица Зерки больше чем когда-либо был похож на исполнителя грязной работы из фильмов про мафиози.

– Нет, все гораздо проще и менее категорично, – ответил он с серьезным видом. – Развод.

Можно прорыдать целый день, но не два дня подряд. Мне кажется, что когда-то давно я прочитала об этом в одном научном журнале. Таков лимит нашего организма на выражение расстроенных чувств. Сначала ты упиваешься горем, плача навзрыд до изнеможения, а затем остается лишь печальное и опьяневшее от слез тело. Конец слезам, начало похмелья, отяжелевшая голова и возобновление будничных событий.

Следовательно, я излила свои чувства за вчерашний день. А 18‑го, находясь в заточении в своей студии и будучи более одинокой, чем когда-либо, я воткнула двадцать четыре свечи моей жизни в пепел своего иссушенного тела. Странный, безвкусный, рыхлый торт, и к тому же безрадостный.

«Добрый день, Эль, это Франсуа… Маршадо. Знаю, что у вас сейчас нет настроения, но попытаюсь, несмотря ни на что, пожелать вам очень радостного дня рождения. Я позвоню, когда у меня появятся новости. До скорого».

Затем еще одно, спустя час:

«Здравствуй. Подозреваю, что я – последний человек в мире, которого ты хотела бы услышать сегодня. Но все-таки я хотел бы пожелать тебе счастливого дня рождения… И напомнить, что все эти неприятности касаются только Луи и меня. У меня никогда не было намерения задеть тебя, тебя . Наслаждайся и получай удовольствие от жизни… Это самый прекрасный возраст, но, к несчастью, слишком поздно начинаешь понимать это. Обнимаю тебя».

Дэвид…

Как он осмелился отправить мне такое сообщение? Действовал ли он по распоряжению своего адвоката, чтобы задобрить меня в надежде, что я попаду в одну из тех ловушек, которые он расставил для брата?

Моей первой реакцией был порыв тут же стереть это сообщение, но я сдержалась, подумав, что Зерки мог бы использовать эту улику, какой бы ничтожной она ни казалась.

Следующее сообщение взбудоражило меня еще больше, поскольку состояло из еле слышного дыхания длиной в пятнадцать секунд. Что может быть более анонимным? Не знаю, по какому признаку: то ли по резкому присвистыванию, то ли по чистоте звука – я поняла, что это была женщина. Кто из братьев сообщил ей о дате моего рождения? И какое извращенное удовольствие она могла получить от такого призрачного вступления со мной в контакт, в то время как она сбежала с Орлеанской площади – может быть, даже из Парижа, – чтобы скрыться от меня? Хотела ли она просто услышать мой голос? Надеялась ли, что я отвечу?

Я вновь представила, как ее силуэт украдкой появляется в кадре в «Незнакомке из Парижа». За пределами своего сада в Новых Афинах, вырвавшись из золотой клетки, где еще она могла надежно укрыться? В Сен-Мало, месте, к которому она так привязана? Или в одной из тех квартир на Лазурном Берегу, которые Хлоя упоминала в реестре объектов недвижимости семьи Барле?

Номер звонившего оказался скрыт, и у меня не было возможности перезвонить ей.

Я думала, что перехвачу ее звонок, когда спустя двадцать минут телефон завибрировал вновь. Но оттуда хлынул звуковой поток, тут же лишивший меня голоса:

– С днем рождения, с днем рождения, с днем рождения, Анабель… счастливого дня рождения!

Я позволила этому потоку извергаться еще пару-тройку секунд, а затем как можно саркастичней произнесла:

– Какое счастье, что ты хорошо танцуешь.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что ты поешь так, будто тебе медведь на ухо наступил.

– Ну спасибо, – вздохнула Соня, на самом деле ничуть не обидевшись. – Ну ладно, тем не менее счастливого дня рождения, моя красотка.

– «Тем не менее». И то правда.

Но, вместо того чтобы выслушивать мои жалобы, она проявила свой обычный задор, надеясь, что на сей раз это будет более действенно, чем обычно.

– Может, немного прогуляемся по городу?

– Эммм… что-то нет желания, – ответила я слегка капризным тоном.

Это была одна из наших культовых цитат, заимствованных из комедии, где Жан Дюжарден с таким же капризным видом и такими же словами отказывается от предложения соблазнительной особы: «Прежде чем ты уйдешь, гадкий шпион, займись со мной любовью!» – «О, я не думаю, что это возможно». – «Почему?» – «Что-то нет желания… Хм». Соня уловила намек, потому что я услышала, как она тихо захихикала.

– Ну ты же не собираешься сидеть взаперти в четырех стенах в день своего рождения?

– Нет, не беспокойся, – ответила я. – Я планирую выбраться из дома. Мне нужно нанести один визит.

Ведь уже как год 18 июня связано с куда более трагичным событием, чем мое появление на этот свет.

Прошло менее часа после моего заказа (это немного, если учитывать количество пробок на мосту Нейи), и такси высадило меня у монументального входа на новое кладбище Пюто. Я почувствовала острую боль от той мысли, что последний путь мамы не мог предложить ей ничего другого, кроме этого уродливого лабиринта застекленных небоскребов, бетонных коробок, пустырей и съездов с магистрали.

Когда мы проехали напыщенную дугообразную колоннаду, вид кладбища начал меняться. Городские озеленительные службы прилагали особые усилия, чтобы скрыть молодой возраст деревьев и создать у посетителей ощущение, что здесь раскинулся настоящий кладбищенский парк.

На этот раз я не обнаружила перед могилой Мод пожилого господина-философа, который так любезно преподнес мне урок во время моего прошлого визита. Но я уже выплакала все глаза, и ни одна моя слезинка не оросила в тот день серую пыльную землю под ногами и не отягчила солью и без того неплодородную почву.