Эмма Марс - Спальня, в которой мы вместе

До скорого. Я тебя ЯМ. Я люблю тебя все время и все так же сильно.

Твоя Эль.

PS: здесь внизу небольшая игра. Буду благодарна, если в обратном письме ты укажешь мне на сочетания букв, которые по твоему желанию я использую во имя тебя. Примечание: я – по горизонтали, а ты – конечно же, моя вертикаль.

(Рукописная заметка от 18/09/2010)

Я всегда считала жалкими тех людей, которые топят свою печаль в чрезмерной работе. Трусами и эгоистами тех, кто отказывается в тяжелой ситуации подставить плечо близким и спасается бегством от их чувств.

До тех пор, пока сама не погрузилась в эту пучину добровольно, хотя никто меня туда не подталкивал, кроме меня самой. Это случилось в начале осени 2010 года.

За то время, что я была так занята написанием последних страниц своего романа-мемуаров « Сто раз в день » (книга имела теперь такое название), моя профессиональная жизнь набирала обороты. Это был один из многих уроков, преподносимых жизнью, – всегда можно найти более равнодушного, чем ты сам… или более приспосабливающегося.

– Эль, дорогая! – воскликнул Бербер, по-отечески широко раскрывая мне свои объятия. – Я уже и не ждал ваш текст! Вы знаете, что это сводит с ума бедную Глэдис!

Глэдис была редактором, контролировавшим работу над книгой. Тем не менее мои контакты с ней сводились к нескольким десяткам писем. Я никогда даже не встречалась с ней, поскольку Бернштейн присваивал себе эксклюзивность того, что он называл, не без непристойной улыбки, как только речь заходила об авторе-женщине, «небольшой интимной связью с талантом».

На этот раз Альбер Бернштейн не упомянул о Дэвиде. С тех пор как его благодетель начал испытывать трудности, он ему даже не протянул руки. Хуже того, я узнала, что, как только появились первые слухи о его опале, редактор сразу же бросился к руководству GKMP в Сеуле, чтобы убедиться, что он не потеряет свое размещение в башне. Урегулировав проблему, Бернштейн тотчас же предал забвению это дело. Он уж больше не думал ни о чем, кроме золотого будущего, которое пророчил моей книге. С глазами, горящими от вожделения, с каждой минутой воображая все более опьяняющие цифры, Бербер без устали говорил о миллионах экземпляров, которые мы продадим вместе.

Которые продаст он.

– Я хотел бы вам представить одного человека. Человека, который будет очень много значить для вас в последующие годы. Я в этом уверен.

Он все еще говорил о цифрах продаж?

– Она в соседнем кабинете. Я сейчас же попрошу привести ее сюда, если вы не возражаете.

Не дожидаясь моего ответа, он нажал кнопку телефона, чтобы вызвать своего ассистента, и распорядился сухим тоном:

– Вы не могли бы пригласить сюда Эву, пожалуйста?

Затем Бербер вскочил резким рывком, очевидно взволнованный, и устремился навстречу женщине, которая в тот же самый момент появилась в дверях кабинета. Лет пятидесяти, элегантная, иссиня-черные волосы и глаза цвета морской волны. Эва мгновенно внушила мне уважение и симпатию одновременно. Несмотря на улыбку и теплые объятия, которыми она поприветствовала моего издателя, шумно отвечая на его восклицания, я не чувствовала в ней того же цинизма, который был характерен для Бербера.

– Эль, позвольте представить вам Эву Джонс.

Та протянула мне руку почти робко и наградила меня ослепительной улыбкой. Наверное, в молодости она была восхитительно прекрасной девушкой.

– Добрый день, – прошелестела я.

– Эва – лучший международный агент, которого я знаю. Она никогда не подписывает ничего меньше суммы с пятью нулями. Она насчитывает в своем арсенале не менее четырех Нобелевских премий по литературе!

– Альбер! – мягко укорила его та, о ком шла речь, с легким неопределяемым акцентом в голосе. – Хватит мне льстить. Я уже слишком стара для этого.

– Не для меня, Эва! Не для меня.

Попытал ли он с ней свою удачу? Берберу приписывали кучу любовниц и навязчивое желание затащить в постель всех красивых женщин, которые встречались на его пути.

– А теперь будем серьезны, – продолжил он. – Через неделю состоится ярмарка международного книгоиздательского дела. Книжная ярмарка во Франкфурте. Каждый год сливки международных издательств приезжают туда на пять дней для активной торговли. И каждый год Эва присутствует там и представляет продукцию «E&O» нашим зарубежным коллегам, чтобы продать им права на публикацию произведений на иностранном языке. В этом году я попросил ее сосредоточиться исключительно на вас.

– На мне? – чуть не задохнулась я.

– Я взяла на себя смелость отдать на перевод первые пять глав вашей книги, – добавила Эва. – Я их сразу же отправила моим основным партнерам в США. И должна вам признаться, что первые отклики очень хорошие.

– Очень хорошие? – воскликнул Бернштейн, притворно возмутившись. – Вы хотите сказать – отличные! Эва уже продала права в пять или шесть стран. Если, как мы полагаем, мы получим предложение от американцев на ярмарке во Франции, это откроет вам международный рынок и вы будете переведены по меньшей мере на двадцать языков!

Все это казалось мне сюрреалистичным. Не преувеличивал ли он слегка? Но союзница Бербера подтвердила его предположения уверенным морганием ресниц. Затем она с серьезным видом пристально посмотрела на меня.

– Речь идет по меньшей мере о цифре в миллион евро за три тома.

– И это только предварительные суммы! – воодушевился Альбер. – Сумма будет еще больше, гораздо больше, ведь мы рассчитываем на экранизацию.

Я не знала, как воспринимать этот поток хороших новостей, и застыла в молчании. Мне казалось, что в тех экстраординарных планах, которые эти двое обсуждали с таким удовольствием и живостью, речь шла не о моих каракулях. Я даже не была уверена, что мне нужен такой профессиональный успех, когда рушилась моя личная жизнь.

Имела ли я на него право?

Эва протянула мне свою визитку, на которой был филигранно выбит цветок, такой же нежный, как и ее рука. Я взяла крохотный кусочек картона, разрываемая горьким и опьяняющим чувством, ведь в этот момент моя жизнь должна была перевернуться. Я собиралась окончательно и бесповоротно сбросить старую кожу, которую тащила за собой до сегодняшнего дня.

После несчастного случая состояние Франсуа Маршадо оставалось очень нестабильным около трех недель. «Скорая помощь» увезла его в больницу Мартине, в Рюейе, а затем он был переведен в хорошо мне знакомую общественную больницу Нантра на улице Макс Фурестье. Франсуа, получившего тяжелую травму головы, погрузили в искусственную кому, чтобы прооперировать его. Только что он очнулся от наркоза, но пока не мог произнести ни слова.