Энн Райс - Принц Лестат

На лице Мариуса отразилось сперва раздражение, а потом неприкрытая злость.

– Зато он прекратил безжалостные интриги там вот, а это главное.

Я повел рукой, указывая на улицы перед домом, где по-прежнему толпился молодняк, да и на весь мир, раскинувшийся на запад, восток, север и юг.

– Подозреваю, нет толку писать тебе записки на бумаге, – вздохнул Мариус, – все равно он их прочтет твоими глазами. Но зачем принимать в наши ряды юную парочку, пока мы не удостоверимся, что эта тварь не намерена истребить все племя?

– Он никогда этого не хотел, – возразил я. – Да окончательное решение и все равно невозможно, пока он жив. Даже в самом подходящем носителе он все равно может строить планы, путешествовать из разума в разум и подстрекать. Я вижу тут лишь один-единственный выход.

– И какой же?

– Чтобы он получил гораздо более широкое поле зрения, неизмеримо большую задачу и цель, которые бы заняли целиком и полностью.

– А сам-то он этого хочет? – усомнился Мариус. – Или ты просто размечтался? Ты ведь романтик, Лестат. О, я знаю, тебе нравится воображать себя таким крутым, таким прагматиком. Но ты романтик и всегда был романтиком. А Голос, скорее всего, хочет жертвенного агнца, идеального вампира-носителя, древнего и могучего, с полностью функционирующим мозгом, которым он овладеет и будет беспощадно использовать, постепенно стирая личность самого носителя. Рошаманд был как раз из таких, только ему не хватило злобности и глупости…

– Да, в этом есть смысл, – перебил я. – Но я устал. Хочу вернуться в то маленькое убежище, что обрел в соседнем здании.

– Арман называет это французской библиотекой.

– Да-да, именно там. Место – как для меня делалось, идеальней не придумаешь. Мне надо отдохнуть. Подумать. Но ты причащай Роуз с Виктором – в любое время, как пожелаешь. Я бы даже сказал – чем скорее, тем лучше. Не жди, не жди никаких решений, возможно, их и не будет никогда. Возьми, да и сделай – и пусть они станут сильными, решительными, наделенными даром телепатии. Ты как никто умеешь дать нужные наставления, так что я предоставляю это все тебе.

– А если я захочу сопроводить это небольшой церемонией?

– Почему бы и нет?

Мне вспомнилось, как Арман описывал процедуру своего обращения: Мариус привел его в расписной зал в своем венецианском дворце и там провел обряд под полыхающими разноцветьем красок фресками, предложив ему кровь, точно святое причастие, и сопроводив церемонию самыми уместными словами. До чего же отличалось все это от собственного моего превращения, во время которого безжалостный Магнус, ставший теперь мудрым призраком, но в те времена бывший всего лишь несчастным и злобным вампиром, нещадно терзал меня.

Я заставил себя остановиться, не вспоминать. По выражению смертных, я устал до мозга костей. Я поднялся было, чтобы уйти, но вдруг замер.

– Если теперь мы – единый народ. Если нам суждено стать истинным братством, то надо бы разработать собственные церемонии, ритуалы и обряды – окружить атмосферой торжественности вхождение в наши ряды новых членов. Так что сделай все, как тебе пожелается, и пусть это станет прецедентом, образцом на будущее.

Мариус улыбнулся.

– Тогда позволь мне с самого начала ввести одно новшество. Я проведу обряд вместе с Пандорой – она примерно одного возраста со мной и тоже очень искусна в создании новых вампиров. Мы с ней разделим процесс создания на двоих, так что мои дары пойдут как Роуз, так и Виктору, и ее дары также распространятся на них обоих. Видишь ли, сам по себе я не мог бы одновременно причастить Крови обоих, не потеряв в качестве создания.

– Конечно, – согласился я. – Как пожелаешь. Всецело на твое усмотрение.

– Таким образом мы сможем свершить ритуал с должным достоинством и изяществом – для двоих сразу.

Я кивнул.

– А что, если на выходе окажется, что они телепатически глухи друг к другу и к вам обоим заодно?

– Быть посему. В этом есть своя мудрость. Пусть они обретут тишину, молчание, что сподвигнет их к совершенствованию. Когда это телепатия приносила нам ощутимую пользу?

Я согласился с ним и двинулся прочь. Когда я был уже в дверях, он снова окликнул меня:

– Лестат, осторожней с Голосом!

Я обернулся и пристально посмотрел на него.

– Не иди на поводу у эмоций, не спеши слишком уж сочувствовать ему.

Он поднялся и вышел из-за стола, простирая ко мне руки.

– Лестат, никто не остался равнодушен к страданиям, которые это существо претерпело в теле носителя с померкшим зрением и глухими ушами, в теле, что не способно передвигаться, писать, думать или говорить. Мы знаем.

– В самом деле?

– Дай Сету с Фаридом время все хорошенько обдумать, пока это существо молчит.

– Что обдумать? Как построить какую-нибудь гнусную машину?

– Нет. Но, кто знает, может, удастся все же найти какое-нибудь средство – какой-нибудь юный вампир, сотворенный специально для этой цели, с сохранными чувствами и органами, но не наделенный чрезмерно развитым интеллектом. И коли уж это будет совсем юный вампир, его можно будет контролировать и физически.

– И, само собой, его будут держать в плену, под замком?

– Неизбежно, – признал Мариус, опуская руки.

Голос внутри меня испустил долгий душераздирающий вздох.

– Лестат, если он у тебя в голове, значит, он хочет завладеть твоим разумом. Пожалуйста, если он начнет подталкивать тебя к самому краю, непременно позови на помощь нас, нас всех!

– Я понимаю, Мариус. Я так и не сумел познать самого себя, но уж когда я не я – понять смогу. Это уж точно.

Он улыбнулся мне, но почти с отчаянием, и покачал головой.

Я вышел и отправился во французскую библиотеку.

За мое отсутствие там явно кто-то успел побывать – должно быть, один из бесшумных, странных смертных слуг Армана, что сновали по дому, точно покорные сомнамбулы. Все протерто и отполировано, а на спинку темно-зеленой ковровой кушетки повешено зеленое шелковое покрывало.

На столе горели две небольшие лампы.

Я ненадолго включил компьютер – просто получить подтверждение тому, что и так знал. Бенджи не прекращал вещания. Ни одного сожжения юных вампиров на всей планете. Ни слова от Голоса – нигде, никому. Ни одного звонка отчаявшихся жертв.

Я выключил компьютер.

Я знал – Голос со мной. Это деликатное прикосновение, эти незримые пальцы, сжимающие мне шею сзади.

Усевшись в самое широкое из кожаных кресел – то самое, в котором вчера льнули друг к другу Роуз с Виктором, – я посмотрелся в высокое зеркало над каминной полкой. Мне вспомнилось, как Голос морочил меня галлюцинациями в зеркалах – моими же собственными отражениями, которые он так ловко умел искажать у меня в голове.