Энн Райс - Принц Лестат

Да, конечно, типичные галлюцинации. Интересно, на что он способен при помощи этого своего дара? В конце концов, телепатия умеет гораздо больше, чем просто вторгаться в чужой разум с цепочкой логически согласованных меж собой слов.

Я добрые четверть часа гадал обо всем этом, сонно поглядывая в гигантское зеркало и сняв все мысленные барьеры. Хотелось ли мне, чтобы он, как прежде, возник там моим двойником? Хотелось ли увидеть проказливое умное лицо – не совсем мое, носящее печать его интеллекта и души?

Но зеркало отражало лишь книжные полки у меня за спиной – лакированное дерево, бесконечные томики разной толщины и высоты.

Меня начало клонить в сон.

В зеркале что-то появилось. Я сморгнул, думая, что зрение обманывает меня, но видение стало четче и яснее. Крохотное бесформенное облачко с красным отливом.

Оно вихрилось и росло, потом съеживалось и разбухало снова, то словно бы выцветало, то снова наливалось багрянцем и сгущалось.

Оно двигалось ко мне, плыло, движимое биением и вращением бесчисленного множества красноватых щупальцев, прозрачных и тонких, как паутинки – ни дать ни взять подводное существо с миллионами чуть светящихся отростков.

Я не мог отвести от него глаз. Зеркало словно бы превратилось в обычное стекло. Облачко двигалось ко мне из темного и туманного иного мира, в котором чувствовало себя как дома.

Внезапно оно приобрело сходство с красноватой головой Медузы. Крохотное темное личико окружено было ореолом извивающихся змеевидных щупалец, вот только без змеиных голов. Все в целом так и оставалось рубиново-красным, полупрозрачным. Пока я завороженно смотрел, лицо – ибо то было именно лицо – заметно увеличилось в размерах, стало примерно со старинную серебряную монету в полдоллара. Бесчисленные щупальца удлинились, стали еще тоньше и деликатнее. Они плясали, плясали и извивались, тянулись за раму зеркала.

Я вскочил на ноги и подошел к камину. Посмотрел прямо в стекло.

Лицо все росло и росло, я уже различал на нем крохотные блестящие глазки и что-то вроде рта – круглого эластичного рта, постоянно меняющего очертания, но силящегося оставаться именно ртом. Масса алых щупалец заполонила все зеркало, до самой оправы.

Лицо все росло, а вместе с ним увеличивался и рот, черный провал, растянутый в улыбке. Черные, полные жизни глаза сверкали.

Казалось, диковинное существо и в самом деле приближается ко мне, приближается к разделяющей нас стеклянной преграде. Вот лицо уже сравнялось в размерах с моим лицом.

Темные глаза обрели вполне человеческие ресницы и брови. Проявилось и подобие носа, а вокруг прорези рта возникли губы. По всему зеркалу растеклась густая прозрачная краснота этого видения, мягкий, ускользающий алый отблеск, цвет крови, пропитывающей трубочки отростков и само лицо, медленно темнеющее лицо.

– Амель! – вскричал я, судорожно ловя ртом воздух…

Темные глаза отрастили себе зрачки и воззрились на меня, губы изогнулись в той же улыбке, что и безгубая прорезь рта совсем недавно. На лице расцвело выражение неизъяснимой, безграничной любви.

К любви примешивалась и боль, нескрываемая боль. Они, любовь и боль, так слились воедино, что мне едва хватало сил смотреть на это лицо. Во мне, в самом моем сердце, тоже проснулась вдруг безумная боль, расцвела пышным цветом, вышла из-под контроля. Я долго так не вытерплю!

– Я люблю тебя! – воскликнул я. – Люблю!

И без дальнейших слов потянулся навстречу ему, заверяя его, что распахну ему объятия, познаю его, приму в себя его любовь, его боль . Я приму в себя твою суть !

Я услышал рыдания, но звука на самом деле не было. Рыдания поднимались окрест, точно шелест дождя, потихоньку распространяющегося все шире, разбивающегося о поверхности вокруг, выбивающего дробь по улицам, крышам, листьям и сучьям.

– Я знаю, что толкнуло тебя на все, что ты совершил! – промолвил я вслух. Я плакал. Глаза мои наполнились кровью.

– Я бы никогда не причинил твоему мальчику вреда, – прошептал Голос внутри меня – только вот он исходил из того лица, трагического лица, глядящего мне прямо в глаза, из тех губ.

– Я верю тебе.

– Я никогда не причиню вреда тебе.

– Я дам тебе все, что знаю, – пообещал я, – если и ты ответишь мне тем же! Если мы сможем полюбить друг друга. Навеки, безраздельно! Я не потерплю, чтобы ты входил в кого-нибудь, кроме меня.

– О да, – отвечал он. – Я всегда любил тебя, только тебя. Всегда! Танцор, певец, пророк, жрец, принц.

Я потянулся к зеркалу, прижался ладонями к стеклу. О, эти огромные глаза, о, этот безмятежный рот с чуть изогнутыми выразительными губами!

– В одном теле, – сказал он. – В одном разуме. Одной душе. – Он испустил долгий страдальческий вздох. – Не бойся меня. Не бойся моих страданий, моих криков, моей панической мощи. Помоги мне. Умоляю, помоги! Ты мой спаситель. Призови же меня к себе из тьмы гробницы!

Я потянулся к нему всеми фибрами своего существа, прижался руками к стеклу, распластался по нему. Душа моя рвалась проникнуть за зеркальную гладь, войти в кроваво-красное изображение, в лицо, в Голос.

И тут видение исчезло.

Я сидел на полу, словно меня отбросило, оттолкнуло от зеркала, и глядел в безжизненное стекло, вновь отражавшее лишь содержимое комнаты.

В дверь постучали.

Где-то в доме пробили часы. Как много ударов! Возможно ли?

Я поднялся и подошел к двери.

Была уже полночь. В вестибюле замерло эхо последнего удара.

Перед дверью стояли Грегори, и Сет, и Сиврейн, и Фарид, и Дэвид, и Джесси, и Мариус. Остальные толпились неподалеку.

Что привело их всех сюда? И именно сейчас? Я терялся в догадках. Что я им скажу?

– Мы о многом хотим поговорить с тобой, – отозвался Грегори. – Мы не слышим Голос. Никто из нас. В мире тихо – во всяком случае, по словам Бенджи. Но, без сомнений, это лишь временное затишье. Нам надо составить план.

Несколько долгих мгновений я стоял молча, сцепив руки под подбородком. А потом воздел вверх правую руку, подняв палец.

– Вождь ли я вам? – Слова давались мне с трудом, даже самые простейшие фразы. – Примете ли вы мое решение касательно перемещения Голоса?

Сперва никто не ответил. Я никак не мог стряхнуть завладевшее мной оцепенение. Больше всего хотелось, чтобы все ушли и оставили меня в покое.

– Но разве Голос возможно переместить? – наконец негромко спросил Грегори. – Он заточен в теле Мекаре. Мекаре притихла. И Голос притих. Но он снова возьмется за старое. Снова начнет злоумышлять, строить планы.

– А Мекаре, она ведь живая, – добавила Сиврейн. – В каком-то самом примитивном, жестоком смысле она осознает, сколь трагично ее положение. Ей-ей, она знает.

Фарид, кажется, высказался в пользу переговоров с Голосом, но я почти не слышал его.