Энн Райс - Принц Лестат

– Да, тут я ущербен, – кивнул Грегори.

– Но поверь мне, – продолжал Фарид. – Поверь, что я занимаюсь исследованиями за нас всех и что ни один смертный ученый никогда не сравнится со мной и никогда не сможет изучать того, что изучаю я. Не думай, что они не пытались – пытались, еще как.

– Знаю…

Грегори вспомнились те давние ночи 1985 года, после знаменитого концерта Лестата. Ученые только что не ползали по парковке вокруг здания, собирая обгорелые останки жертв.

Он наблюдал за ними с холодной отстраненностью.

Однако из их стараний не вышло ровным счетом ничего, ничего путного. Не более, чем выходило из тех случаев, когда какому-нибудь умнику удавалось захватить вампира, запереть в лаборатории и изучать, пока вампир не сбежит – каким-нибудь весьма впечатляющим образом – или он не будет еще более картинно освобожден. Результата – никакого. Ну, если не считать того, что теперь в мире насчитывалось тридцать-сорок полубезумных ученых, на потеху всем утверждающих, будто вампиры и в самом деле существуют и они их видели собственными глазами. Научный мир заклеймил их презрением, изгнал из профессии.

Было время, когда Грегори спешил покинуть безопасность своего пентхауса в Женеве, чтобы спасти любого незадачливого вампира, которому не повезло попасть в очередную тайную лабораторию, в руки правительственных агентов. Грегори всегда старался как можно скорее выручить собратьев и уничтожить все следы и доказательства. Теперь же он уже не утруждался. Игра не стоила свеч.

Во-первых, все твердо знали: вампиров не существует. И многочисленные забавные романы, телесериалы и кинофильмы про вампиров лишь подтверждали общее мнение.

А кроме того, пойманные вампиры почти всегда сбегали. Очень уж они были сильны. Если их удавалось застать врасплох, в минуту слабости, они приходили в себя, выжидали подходящей минуты и соблазняли своих тюремщиков льстивыми посулами – а потом крушили черепа, разносили лаборатории и снова скрывались в тени безбрежного и великого мира Бессмертных, не оставляя ни единого доказательства, что им довелось выступить в роли лабораторных мышей.

Впрочем, даже такое случалось не часто.

Фарид прекрасно знал об этом. Кому и знать, как не ему.

С их помощью – или без оной – Фарид мог и сам изучать все, что ему только заблагорассудится.

Он засмеялся. Легко и весело, от всего сердца. От уголков зеленых глаз разбежались морщинки. Ну да, прочел мысли Грегори.

– Ты снова прав! Еще как прав! А некоторые из этих разнесчастных, подвергнутых остракизму ученых, соскребавших с грязного асфальта маслянистые остатки сожженных чудовищ, теперь работают на меня, в этом самом здании. Таких ревностных учеников еще поискать!

Грегори улыбнулся.

– Ничуть не удивительно.

Самому ему даже в голову не приходило одаривать Темным Даром таких вот бедолаг.

Той давней ночью в Сан-Франциско, когда концерт Лестата закончился огненной бойней, Грегори думал лишь об одном: как бы спасти от гибели бесценного Дэвиса. Пусть врачи и ученые из числа смертных делают со слизью и углями, оставшимися от испепеленных вампиров, что только заблагорассудится.

Схватив Дэвиса в объятия, он умчал его в небеса, пока Царица не успела выцепить его своим смертельным взором.

Вернулся он только потом, убедившись, что Царица ушла и юноша в безопасности. Вернулся – и смотрел издалека, как криминалисты и ученые собирают свои «улики».

Сидя тут с Фаридом, он вспоминал Дэвиса: темно-карамельная кожа, густые черные ресницы, что так часто встречаются у мужчин африканского происхождения. С того вечера прошло почти двадцать лет, однако Дэвис лишь совсем недавно начал приходить в себя, оправляться от глубоких ран, полученных за первые годы жизни во Крови. Он снова начал танцевать – как танцевал когда-то давно в Нью-Йорке, еще смертным парнишкой, до того, как переволновался и провалил просмотр в Американский театр танца Элвина Эйли, после чего скатился в бездны депрессии и морального упадка. Именно в этот жизненный период он и стал вампиром.

Но это уже совсем иная история. Дэвис научил Грегори таким подробностям о нынешнем времени, каких тот ни за что не узнал бы сам по себе. Любая банальность, произнесенная мягким шелковистым голосом молодого танцора, звучала святой истиной. А касания его рук были легки и бесконечно нежны. Как и взгляд. Дэвис стал супругом во Крови и Грегори, и Хризанте, и она тоже полюбила его.

Фарид долгое время просидел молча в аскетичной современной гостиной, стены которой были увешаны полотнами импрессионистов, а в европейском камине пылало жаркое пламя. Он что-то напряженно обдумывал, однако скрывал мысли от собеседников.

Наконец он нарушил молчание.

– Никому не рассказывайте о Викторе.

То есть о биологическом сыне Лестата.

– Конечно, не станем, но правда все равно выйдет наружу. Иначе не бывает. Уж близнецы наверняка знают.

– Возможно, – согласился Сет. – А возможно, и нет. Возможно, их не интересует, что происходит со всеми нами в этом мире. – В голосе его не слышалось ни тени враждебности или холода, лишь учтивость. – Возможно, они не приходят к нам потому, что им все равно.

– Как бы там ни было, держите все в тайне, – повторил Фарид. – Скоро мы переедем из этого здания в другое место, более глухое. Там Виктору будет безопаснее.

– Неужели мальчик лишен обычной человеческой жизни? – спросил Грегори. – Я вовсе не оспариваю ваше решение. Просто спрашиваю.

– На самом деле у него ее гораздо больше, чем ты думаешь. В конце концов, днем он в полной безопасности, под охраной телохранителей. И опять же, какой выгоды можно добиться, взяв его в заложники? В заложники берут лишь для того, чтобы чего-то потребовать. Что может Лестат дать, кроме себя самого? А этого у него все равно не отнимешь.

Грегори кивнул. Ответ Фарида отчасти успокоил его. Невежливо было бы пытаться вытянуть больше. Хотя, конечно, причину захватить Виктора в заложники придумать нетрудно: чтобы потребовать у Лестата или Сета их драгоценную и могущественную кровь. Лучше им на это не указывать.

Придется оставить тайну в их руках.

Однако про себя Грегори гадал, не разозлится ли Лестат де Лионкур, узнав о существовании Виктора? Лестат славился не только чувством юмора, но и вспыльчивостью.

До рассвета Фарид сделал еще несколько замечаний о природе вампиров.

– О, если бы я только знал, – повторял он, – в самом ли деле это существо лишено разума – или же сохраняет автономность существования? Хочет ли оно хоть чего-нибудь? Всякое живое существо чего-то хочет, к чему-то стремится…

– А к чему тогда стремимся мы? – не утерпел Грегори.

– Мы – мутанты, – отозвался Фарид. – Результат слияния неродственных видов. Та сила в нас, что превращает обычную человеческую кровь в Кровь вампира, целенаправленно делает из нас нечто совершенное – но что именно? Какими нам суждено стать? Какими мы стать должны? Понятия не имею.