Галина Чередий - Инь vs Янь. Книга 1

ломая и заменяя собой мои кости.

Перекраивая мое тело. Оно гибкое,

податливое, как будто наполненное горячим,

тягучим гелем примитивнейшего желания.

Пальцы и рот Рамзина погружаются,

вплавляются в меня. Но это совершенно недостаточно. Боль растет в моем животе,

расползаясь по телу и разуму как вирус, и я уже требую от него избавления. Лекарства,

что принесет облегчение.

Рамзин шепчет, что даст мне все, что я захочу, но опять лжет, потому что вторжение его плоти только взвинчивает температуру, и каждый толчок поднимает ее выше и выше.

Звуки, стоны, рычание всевозможных цветов радуги свивается вокруг нас в совершенно безумный радужный кокон. Уже кипящий гель внутри меня беспрерывно расширяется, явно собираясь разорвать меня изнутри, и я ору, и проклиная Рамзина, требуя прекратить эти немыслимо сладкие страдания, и грожусь убить, если он остановится хоть на секунду.

А потом я разрываюсь, лопаюсь, как мыльный пузырь, разнося на своем пути и разноцветный кокон, и сметая темноту остального пространства. Я жду облегчения,

жду, как из меня вытечет это невыносимо горячее содержимое, но ничего подобного не происходит. Мне кажется, что не прошло и нескольких минут, как новая волна жара топит меня в себе.

Ощущение времени пропадает, как и пространство, и способность понимать — где и в каком положении находится сейчас мое тело. Моё ли оно вообще? Запахи, звуки,

голоса — они чьи?

Особенно тот настойчивый, что твердит, как заведенный, раз за разом: «Ты моя. Ты принадлежишь мне. Никто не оторвет меня от тебя.» Этот сумасшедший то рычит это, то выстанывает, то шепчет едва слышно. И я знаю, что именно от этого голоса сейчас зависит, чтобы напряжение внутри хоть немного отпускало, он может это сделать, и я соглашаюсь на все ради этого облегчения.

Сколько все это длится? Не знаю, для меня исчезает само понятие «сколько». Кажется, я даже спала, не знаю — несколько минут или часов. Просто в какой-то момент мозг становится яснее, я начинаю ощущать холод и судорожно тянусь к единственному источнику тепла, стуча зубами и содрогаясь всем телом.

Передо мной появляется лицо Рамзина, и я безумно рада его видеть, потому что это первый отчетливый объект после бесконечного парения нигде. Он снова моет меня, заставляет есть, и марево отступает все дальше. Зрение и ощущения становятся все отчетливей, хотя тело вялое, как и рассудок. Я глотаю безвкусную пищу и смотрю ему в лицо неотрывно, заставляя свои глаза сфокусироваться все больше. Но все это заканчивается, когда Рамзин подносит к моему рту снова бокал с вином. Я

думаю, что надо вырваться, но думать и сделать — это разные вещи, и сейчас сопротивление мне не по силам. Только смотрю на Рамзина с упреком, потому что для ненависти недостаточно сил.

— Так нужно, — отвечает он на мой незаданный вопрос и вынуждает открыть рот.

Я смиряюсь и глотаю терпкий напиток и снова погружаюсь в пространство, где нет ничего материального, кроме запахов, звуков и мучительно сладких прикосновений, которые дает мне Рамзин.

Сколько раз это повторяется? Я не помню.

Мой мир словно закольцовывается на этом погружении в нирвану с ароматом кожи

Рамзина, только его теплом и рычанием, в такт которому теперь уже вибрирует каждая клетка во мне, и стонами, что он выжимает из меня. А еще эти требования признать себя его… кем? Раз за разом он повторяет их на все лады, и я соглашаюсь со всем, чего он требует, и мне в эти моменты безразлично,

что мои собственные слова начинают выглядеть как темные нити, оплетающие меня все плотнее с каждым моим согласием. Но мне плевать на это. Какая сейчас разница?

Это же все нереально! Это закончится, и я стряхну их! Разве могут удержать меня тоненькие волокна, даже если их становится сотни и тысячи?

Теперь каждый раз, когда зрение возвращается, и я вижу Рамзина почти отчетливо, я плачу от радости и тянусь сама его потрогать, ощутить, пока он опять не стал только призрачным ласкающим облаком. И в ответ Рамзин со мной заботлив и необычайно нежен. Наверное. Мне так кажется. Ведь не может быть по-другому?

Это заканчивается так же странно и неожиданно, как началось. В очередной раз очнувшись от холода, я не чувствую источника живого тепла рядом. На мой мозг противно что-то давит, это причиняет мне боль. Я пытаясь пробиться через мутную пелену, моргаю и шарю в поисках Рамзина и пугаюсь, когда не нахожу его. Что мне делать одной, потерянной, никчемной без него?

Я кричу, пытаясь позвать его, но выходит какое-то скрипучие карканье. И в этот момент я понимаю, что так больно давит на мозг. Это голоса. Чужие, грубые, явно мужские. Я еще не могу уловить отдельных слов, а может, просто не понимаю языка, на котором они говорят, но одно знаю точно — они полны агрессии и угрозы. Тут я слышу, что в ответ на эту чужую угрозу Рамзин рычит чтото так яростно, что у меня волосы на голове начинают шевелиться. Я в нем сейчас очень нуждаюсь, должна прикасаться к нему, чтобы прогнать холод из тела и боль из как будто переломанных костей. Адреналин щедро выплескивается в мою кровь, и зрение хоть немного проясняется. Я озираюсь, не помня,

что это за место, но в этот момент мой взгляд падает на стоящего в нескольких метрах от кровати спиной ко мне Рамзина. Я

не вижу еще отчетливо, но в том, что это он,

ни за что не ошибусь. И его поза — это просто крайняя концентрированная форма предупреждения и откровенная готовность атаковать, если ему не внемлют. А напротив него темной массой стоят около десятка мужчин, которые пока сливаются для меня в одно мрачное грозовое облако, исторгающее из себя тот самый причиняющий боль моей голове гомон. Я почти на ощупь сползаю с постели, потому что хочу пойти к Рамзину,

прижаться к нему и сказать, чтобы он велел убраться этим темным и шумным.

— О, похоже, предмет нашего спора наконецто пришел в себя, — слышу я чей-то знакомый надменный голос.

Знакомый откуда? На ум приходит имя -

Роман. В тот же мгновение большое горячее тело материализуется рядом, и я оказываюсь укутана в простыню и притиснута к

Рамзинской вибрирующей от глухого рыка груди. Щурюсь, стараясь рассмотреть все яснее.

— Не сметь на нее пялиться! — рявкает он.

— Ты не можешь требовать этого, брат! -

возражает ему незнакомый раскатистый голос.

— Да, действительно, братец, — это снова полный сарказма Роман. — Если дама решила продемонстрировать нам свое прекрасное обнаженное тело, у тебя нет права запрещать нам смотреть. Да и ей стоит посмотреть на нас всех повнимательней, если вскоре она станет нашей Дарующей и Светочем.

— Тебе лучше заткнуться, Роман, — голос

Рамзина становится еще ниже. — Черта с два