Сладострастный монах

Очувствовавшись, я понял, что нахожусь на больничной койке. В ответ на мой вопрос мне сказали, что больница эта называется Бисетр. Господи! Бисетр. Я окаменел от ужаса и в то же время ощутил невыносимый жар. Меня лечили лишь затем, чтобы обнаружить недуг куда опаснее переломанных костей — люэс. Новое наказание небес я принял безропотно.

«Сюзон, — сказал я про себя, — я не жаловался бы на судьбу, когда бы ты не страдала той же болезнью».

Заболевание становилось все более тяжелым, и понадобились сильные средства. Мне сообщили, что ради спасения жизни я должен перенести некоторую операцию. Когда я узнал, в чем она заключается, то упал в обморок настолько глубокий, что лекари решили, что я умер. Если бы так оно и было! Придя в себя после операции, я протянул руку к тому месту, в котором чувствовалась боль.

— Я теперь не мужчина! — возопил я так громко, что крик мой раздался даже в самых отдаленных уголках Бисетра.

Тогда моим единственным желанием было умереть. Я потерял способность радоваться жизни и с ужасом думал о том, кем я стал. Отец Сатурнен, некогда услада женщин, теперь превратился в ничто. Жестокая судьба лишила его самого драгоценного достояния. Кто я, если не евнух?

Однако смерть не откликнулась на мои призывы. Мало-помалу я восстановил здоровье, и главный лекарь сказал, что я могу покинуть больницу.

— Покинуть? — растерянно спросил я. — Но куда мне идти? Не знаете ли, что сталось с молодой женщиной, которую скорее всего доставили в Бисетр в тот же день, что и меня?

— Ей повезло больше, чем вам, — сурово сказал лекарь. — Она скончалась во время лечения.

— Значит, она умерла, — пробормотал я в смятении, сраженный последним ударом. — Она умерла, а я вот живу.

Я пытался в ту же минуту покончить с собой, но меня остановили и показали на дверь.

Одетый во рванье и без гроша в кармане, я решил отдать себя в руки судьбы. Будь что будет. Я брел по большаку из Парижа и наткнулся на стены картезианского монастыря, за которыми царствовала полная тишина.

«Счастливы те, — подумал я, — кто живет в сей обители, защищенные от превратностей судьбы. Их чистые, невинные души не ведают мучений, что выпали на мою долю».

Стремление приобщиться к блаженной жизни заставило меня пасть в ноги отцу-настоятелю. Я рассказал ему о своих бедствиях и просил о чести быть принятым в орден картезианцев.

— Сын мой, — сказал он, возложив руки мне на плечи, — ты обрел тихую пристань после многих невзгод. Живи здесь и будь счастлив, если сможешь.

Первое время я ничего не делал, но потом мне назначили послушание, и постепенно я поднялся до положения привратника. Эти обязанности я исполняю по сей день.

Здесь мое сердце ожесточилось в ненависти ко всему мирскому. Здесь жду я смерти, не желая и не страшась ее, и, надеюсь, что когда я покину эту юдоль печали, на моем надгробии золотыми буквами высекут нижеследующее:

HIC SITUS EST DOM-BOUGRE,

FUTUTUS, FUTUIT. [4] Под сим лежит Дом-Бугр, возъе…ший и возъе…нный (лат.).

(Сюзон, миловидная юная героиня этих мемуаров, соблазнена бессовестным аббатом, духовным отцом ее крестной. Аббат, чтобы избежать скандала, везет беременную Сюзон в Париж.)

В экипаже меня так растрясло, что, не доехав несколько лье до Парижа, я вынуждена была сойти с дилижанса, поскольку у меня начались родовые схватки. Аббат Филло воспользовался этим, дабы сообщить мне, что не столько желание спасти мою репутацию, сколько страх возбудить ревность мадам Динвиль заставил его помочь мне. Он оставил меня на каком-то постоялом дворе и тут же исчез. Больше я его не видела.

Женщина, которая жила по соседству, прониклась сочувствием к моему бедственному положению. Она доставила меня в Париж, в «Отель-Дьё» [5] Старейшая парижская больница, находящаяся невдалеке от собора Парижской Богоматери. . Как только я разрешилась от бремени, так сразу же удалилась из больницы, захватив свои скудные пожитки. Читатель, конечно, поймет, что без денег мое положение можно было назвать поистине отчаянным. Иначе говоря, я не знала куда податься.

Несмотря на слабость, я целый день бродила по Парижу, не замечая, по каким кварталам иду. Наконец, утомленная и изголодавшаяся, я остановилась перед лавкой виноторговца. При мысли о прошлых и будущих невзгодах слезы полились рекой. У входа в лавку стоял и дышал свежим воздухом молодой помощник виноторговца. Он подошел ко мне и с величайшей учтивостью обратился с такими словами:

— Мадемуазель, не сочтите меня бестактным, но могу ли я узнать, в чем причина ваших слез?

— Ах, месье, — заплакала я, — видно, нет на свете девушки, которая нуждалась бы в сострадании более, чем я! Жестокое чудовище привезло меня сюда и бросило на произвол судьбы. Я только что вышла из «Отель-Дьё». У меня нет ни одного су и в довершение всех бед ни одного знакомого в этом городе.

Искренность моих слов, моя юность и остатки красоты вызвали у него интерес ко мне. Он пригласил меня в лавку и тут же предложил стакан лучшего вина. Затем послал в ближайшую харчевню за тарелкой горячего супу и почти что силой заставил меня поесть. Когда я подкрепилась, он сказал:

— Я не могу оставить вас здесь. Эту лавку мы, парижане, зовем погребком, и я в ответе за все, что здесь происходит. Однако я могу рекомендовать вам приличную гостиницу и готов заплатить за постой.

Покончив с супом и выпив еще несколько стаканов вина, я получила от него записку к владельцу гостиницы. Помощник виноторговца написал в ней, что я — его родственница. Благодаря этой рекомендации в гостинице мне оказали самый радушный прием.

Не было ни одного дня, чтобы ко мне не заходил мой благодетель, и всякий день я получала от него новые свидетельства его доброты. В его поведении было столько благородства, что вскоре я влюбилась в него.

Несколько дней он умолял меня ответить благосклонностью на его любовь, которую он описывал с такой искренностью, что я решила лишь немного подождать, прежде чем удовлетворить его страсть. Наконец счастливый момент настал.

Как-то вечером, когда я уже собралась уходить, он пригласил меня спуститься с ним в погребок. Я подозревала, что он сделал это не только с целью похвастаться, как аккуратно он ведет дела. В душах наших царило согласие, поэтому меня не пришлось уговаривать и я охотно пошла за ним, хотя и не сомневалась насчет его намерений. По тому, как он сразу начал ласкать меня, едва мы спустились в погребок, легко было заключить, чего он хочет, однако я притворилась, будто ни о чем не догадываюсь. Место это не слишком подходило для того, что задумал юноша, но потребность — мать изобретений.