Сладострастный монах

Он стал ласкать и покрывать поцелуями мои груди. Другою рукой он проник ко мне под юбку и начал ощупывать иные приманки, но все это явилось лишь прелюдией к тому, что он хотел на самом деле. Я для вида изобразила смущение, хотя желание мое было не менее острым, нежели его. Я посетовала на его вольности, но все, что я делала для своей защиты, только подогревало его пыл. Наконец, посмотрев на стоявшую рядом винную бочку, он поднял меня и водрузил наверх, а сам, пристроившись между моих бедер, поднял мои юбки, вытащил из штанов член, способный удовлетворить самую сластолюбивую женщину, и ввел его до упора. И хотя п…да моя побаливала после родовых мук, прошло немного времени, прежде чем я начала испытывать блаженную радость. Мой дорогой Николя (так звали юношу) нападал на меня столь рьяно, что, не будь за моей спиною стены, я бы не сдержала его толчков. Ноги мои он держал у себя под мышками и, толкаясь вперед, притягивал меня к себе, дабы снаружи не осталось ни дюйма его славного члена.

После трех обильных оргазмов, какие мы имели без передышки и не переменив позиции, мы умерили наши забавы, премного удовлетворившись друг другом, и обещали назавтра возобновить начатое сегодня.

Такая приятная во всех отношениях жизнь продолжалась бы много дольше, когда бы виноторговец, которого некий недоброжелатель поставил в известность о наших проделках, не пригрозил Николя расчетом, ежели тот не прекратит любовную связь. Честный парень, чья любовь ко мне была столь же велика, как и моя к нему, не сумел мне сообщить дурные новости иначе, как заливаясь слезами. Его печаль была столь велика и казалась такой искренней, что я, хоть и сама себе места не находила, была вынуждена утешить его.

— Что с тобою станется, — промолвил он, — если нам придется разлучиться?

— Я вернусь в родительский дом, — отвечала я, — и, поверь мне, любимый мой, память о твоей доброте всегда будет мне дорога.

Зная, что это наша последняя встреча, он вручил мне все деньги, какие у него были, и сделал это с щедростью, которая ему была так свойственна. Я не смогла принять всю сумму, тогда он убедил меня взять хотя бы четыре луидора [6] Луидор — крупная монета достоинством в 24 ливра. на дорожные расходы. В тот же день я заказала место в почтовом дилижансе и через два дня отправилась в обратный путь.

Попутчики мои оказались людьми самых разных сословий. Тут были монахи, аббаты, офицеры. Среди них я была единственной женщиной. Во время путешествия разговор заходил на всякие темы — очень поверхностный, как водится в дороге. Офицеры обсуждали военные кампании, аббаты — дела сердечные, а монахи тем временем не тратили лишних слов на пустые разговоры и занимались в основном тем, что любезничали со мною.

Один из монахов оказался особенно настойчивым. За обедом он сделал мне весьма заманчивое предложение. Он сказал, что снимет для меня небольшой дом близ своего монастыря и будет поддерживать меня так, что мне не придется жалеть, а, напротив, по совести говоря, я должна буду восхвалить его щедрость. Иными словами, он обещался устроить мою судьбу. Его предложение показалось мне заманчивым еще и потому, что я боялась быть вновь определенной в дом моей крестной, где в мое отсутствие наверняка разразился грандиозный скандал. К тому же у меня было естественное желание стать хозяйкой самой себе.

Договорившись о том, что он даст мне содержание в сто луидоров, не считая небольших дополнительных подарков, мы условились, что аванс мне будет выплачен после нашей первой ночи.

Мы позаботились о том, чтобы на первом же постоялом дворе устроиться на ночлег в соседних комнатах. Почти в час ночи я услыхала условный сигнал монаха. Я открыла дверь, и он немедленно вошел, стараясь производить как можно меньше шуму. Он принес с собой бутылку великолепного шампанского, которую мы не замедлили распить. Еще не допив вина, монах начал распускать мой корсаж. Увидев, какие у меня груди, он впал в экстаз. По правде говоря, они действительно были на редкость упруги, округлы и белы, точно алебастр. Затем, отметив, что на мне чересчур много одежды, он взял на себя обязанности моей горничной. Сей любезник был истинным монахом, поскольку было видно, что он ни в коем случае не впервые проделывает такие вещи. Сластолюбец не позволил мне оставить даже нижней рубахи, сказав, что хочет видеть все мои прелести.

Когда я осталась совершенно обнаженной, он велел мне лечь на кровать, сперва на спину, потом ничком. Затем, держа в руке мерцающую свечу, принялся изучать мое тело, останавливая особое внимание на некоторых частях, которые его привлекали более остальных, и покрывая поцелуями все без исключения.

Наконец, усладив свой взор и осязание, он неоднократно скрепил наш союз печатью на той же кровати, к обоюдному удовольствию.

Утром нам надо было рано выезжать, посему монах ушел к себе в комнату. Что до меня, так я не долго мучилась бессонницей. На следующий день мы проехали в дилижансе всего два лье, ибо необходимо было уклониться от главной дороги, дабы достичь деревни, где мне предстояло поселиться.

Наши попутчики, которым было известно мое место назначения, немало удивились, когда я сошла с дилижанса вместе с монахом. Еще больше они удивились, увидев, что мы пошли одной дорогой. Офицер, не в силах сдержать раздражение и досаду, выкрикнул из окна:

— Святой отец, почему ты раньше не сказал, что собираешься принять молодую даму в свой орден?! Коли бы ты не был монахом, я бы потребовал сатисфакции за оскорбление, какое ты нанес лично мне и этим господам!

Монах был больше заинтересован в увеличении расстояния между ним и офицером, нежели в поиске остроумного ответа на насмешки. Другие монахи ничего не сказали, но видно было, что они в бешенстве, поскольку добыча, которую они метили для себя, уплыла у них из-под носа. Что до меня, то я, уже покинув экипаж, отвесила попутчикам издевательский реверанс.

Когда мы достигли деревни, мой монах сказал мне, что собирается проводить меня в дом одной из своих духовных дочерей, кающейся грешницы, которую он попросит приютить меня на некоторое время, пока не найдет для меня собственный дом. Еще он добавил, что будет благоразумно, ежели я стану изображать добродетель и святость, дабы легче было провести упомянутую даму.

По приходе в дом монах сообщил своей духовной дочери, что он часто видел меня у своих знакомых в Париже, где и узнал от меня, что я, потеряв мужа, желаю пожить в деревне, чтобы поправить здоровье. Тогда он посоветовал мне выбрать деревню в окрестностях его монастыря, поскольку там и воздух превосходен, и природа живописна, что не было преувеличением. В конце концов ему удалось убедить меня остановиться в этом месте. Почтенная дама приняла меня очень радушно. В ее доме я провела восемь дней, а за это время мне приготовили собственное жилье.