Долгий сон

Леська молча кивнула.

Медвяна сухими пальцами приподняла ее подбородок, вгляделась. Леська дрогнула, но взгляд выдержала. Бабка пожевала губами, медленно провела рукой над головой девушки. Потом еще раз, еще. Наконец, решительно кивнула и проворчала под нос:

— Значит, так и быть тому. Все одно ведь не утерпишь, на тайные тропы полезешь, лучше уж со мной…

У Леськи хватило ума смолчать. Про тайные тропки, что в судьбу, в человечье «завтра» ведут, даже Черные Скитники говорили шепотом да с оглядкой — ступить туда вроде как и можно, однако назад в своем уме и здравии ох мало кто возвращался!

Эхом отозвалась на мысли Медвяна:

— Еленьица вот тоже полезла. Говорила дурехе, что в омут спотыкнется: а она все смехом да смехом — мол, любовь выведет. Вывела… Люби теперь хто хошь…

Леська поежилась, словно дом холодным сквозняком продернуло: с детства помнила, как ходила по хуторам поразительно красивая женщина по имени Еленьица — с волной роскошных волос, что даже ветер не путал, стройная и гибкая, в просторной холщовой рубахе и с пустыми, страшными глазами, где навсегда застыл немой крик. Ее кормили, поили и старались побыстрей со двора спровадить — за юродивых Бог горой стоит, а Еленьица — та с тайной тропки споткнулась, выжгло ей в одночасье и разум и душу. Не Божий промысел, а грех неснятый. Говорили, шепча и на образа оглядываясь — мол, хотела на тропках суженого разыскать. Не пускали ее в тайное, трудное дело Скитники, отговаривали, даже на правеж к кресту под плети ставили — все одно ушла. Ушла и не вернулась — телом тут, а душой в омуте.

Медвяна помолчала. Дождалась, пока Леська образ Еленьицы с глаз отгонит.

— Боязно?

— С тобой — нет, — честно выдохнула Леська. — Проведешь?

— Поглядим. Туда чистой иттить надо.

— Я с утра и в баньке была уже, а вообще…

— Ты дурочку мне не коси! В баньке она была! Ровно не понимаешь, о чем я.

Леська покорно кивнула — понимала. Набрала в грудь воздуха — чтобы рассказать о потаенном, греховном или сердечном, но Медвяна сурово сдвинула брови:

— Слова побереги. Они мне того, как шелуха. Все одно сама все увижу. — И без перехода, в своей резкой манере: — Остыл отвар. Скидай свои городские тряпицы…

Прошелестело платье, щелкнул замочек кружевной «анжелики», что-то проворчал бабкин говорок по поводу трусиков — «вот ведь удумают… голого больше чем надетого…» — и Леська покосилась на окошки избы.

Медвяна поняла, согласно кивнула и коротко повела рукой — словно темной пеленой, как туманными шторами, окутался домик. Леська беззвучно охнула: «Глаз отвела! Ну, бабуля! Ну, Медвяна!!!»

Медвяна усмехнулась одними глазами — дескать, эка невидаль…

— Ничо вы, молодые, не знаете да не умеете. Все бы вам сказки да глупости. Хранцузы шли, я вот так, отводом, двоих наших, подраненных, прямо у дороги упрятала. Один, правда, помер, сердешный, а второй оклемался. Красавчик был! Из этих, гусаров… Усы и все остальное… Ну все как положено! — Медвяна приговаривала, поворачивая узловатыми пальцами Леську за плечи и внимательно оглядывая фигуру девушки.

— Французы?! — вытаращилась Леська. — Может, немцы?

— Что я тебе, дурочка лесная — француза от немца не отличить? Немцы до нас не дошли, это же на полторы сотни годков попозже было. Мы уже тогда в тайгу убрели, всеми скитами… а те французы были, точно. Гусарику моему, Пантелеюшке, ты бы, девка, хорошо приглянулась! Округ сосков крупное — он это любил… Говаривал, чтоб младенчик ртом не мог закрыть — тогда девка самое то! И целовал, показывал, как это младенчику в радость… Ох, Пантелеюшка, ну все при нем… Ну, гусар гусаром… — Леська стояла спиной, но словно увидела, как юной девицей покраснела Медвяна, как лучиками разбежались миллионы морщинок…

Бабка провела ладонью по гибкой спине, неодобрительно цокнула языком:

— Ну что за дурища твоя тетка, прости господи на недобром слове! Кто же так девку стегает? Сплошь захлесты к грудям… — еще раз потрогала слегка притихшие рубцы розог, огладила тугой зад: — Вот тут бы и выстегивала, сколько надо… Голыши ядреные, крепкие — секи себе знай…

Повернула Леську снова лицом, отвела за спину волосы. Затеплила свечку, снова повела рукой, сгущая сумрак так, чтобы в нем светлым пятнышком только Леська и оставалась. Протянула тяжелый черный кубок:

— Глотни…

Подождала, пока та не пошатнется, поддержала под руку и опустила на коленки, на чистый дощатый пол. Вгляделась еще раз в глаза, зрачки в зрачки, и резко плеснула из кубка прямо в лицо. Леська задохнулась, открыла рот, вздохнуть не смогла, волной боли скрутило омертвевшую грудь, еще сильней вздохнула… Не могу! Еще сильней!

Ухнул воздух в голодную грудь, открыла глаза, оперлась о заботливую твердую руку:

— Не споткнись! Ровней ступай. Вот так…

Глянула под ноги — уже и не пол, а словно песочек натоптанный. По бокам не видно, как в мареве все туманном, а тропочка замысловатым изгибом за камень. И камень не камень — ровно церковь старая-старая, из воска лепленная, вся оплыла от веков. Себя как со стороны увидела — в тонкой вышитой рубашечке, разве что повыше и волосы подлиннее… Ой, это не я… Это же Медвяна!

Та сверкнула белозубо:

— Что же я тебе, с рождения бабка?

Тут же согнала улыбку:

— Под ноги гляди, непутевая! Помни, где ходим! Переступи…

Узловатый корень шевельнулся как живой, Медвяна сердито притопнула босой ножкой:

— Сгинь, коряга! За грош удавился, вот теперь корнем ползает, всех за ноги хватает… Скот был, а не человек…

Испуганно чуть не перепрыгнула корень, Медвяна снова одернула:

— Ровно иди! Распрыгалась! Тут хотя и нестрашно, мы к Долгим Тропкам и не подходили пока… Сначала в Кривень-родник…

Слева в тумане мелькнуло до боли знакомое лицо — но присмотреться толком не успела, Медвяна взмахнула рукавом:

— Поди в туман, не к тебе пришли!

Справа зеленым пятном лужочек, цветами невиданными заискрился. Распрямилась там девушка, что венок плела — юная, словно солнцем пропитанная, с озорной улыбкой и тугой косой поверх простенькой рубашечки. Подбежала, коснулась губами щеки Медвяны, любопытно стрельнула глазами на Леську и зарделась, парочку тонких стебельков Медвяне протягивая:

— Вот, как ты просила.

— Спасибо, Любавушка. Травница ты моя… Как ты тут?

— Мне хорошо! Тут травушки много, и такие все разные! И степняков страшных больше нету! — улыбнулась девушка, а Леська с ужасом видела под левой грудью дыру на рубашке — и словно знала, что на обратной стороне такая же, где тяжелая стрела насквозь девушки вышла… когда же это было?

Обогнули камень-церковь, полосами туман раздвинулся — сбежала тропка к маленькому голубому озерочку. То ли на пеньке, то ли на камушке сидел, дремал, ружьем подперевшись, старый солдат. Хотя совсем и не старый — только какой-то ненастоящий, таких уж нет… Как со старой картинки — ремни наперекрест, табакерка, сабля и усы кольцами! Завидел идущих, ружье грозно взял и тут же в улыбке растаял: