Долгий сон

Ну все… К врачу. В психушку… А что, в психушке лечат попы после плеток? Откуда плетки, дурочка? Сон! Ты руками свой сон потрог-А-а-ай!

Мозги налево, мысли направо, руки сами себя одевают, косметикой шуршат, двери открывают, ноги на автопилоте к знакомой автобусной остановке. Вонючее солярное нутро древнего как рыцарский замок «Икаруса», толпа полусонного народа, грохот железяк и тонким дуновением — запах. Тот самый, сладкой горечи. Из-за спины. И снова не повернуться. Не хочу и не буду. Вот она, перчатка — властно легла на автобусный поручень, рядом с моими руками. Сверкнула вышитым мечом. Не оборачиваюсь. Не хочу. Спокойно иду к дверям, выхожу, ледяно замираю на остановке, выражая полнейшее презрение к перчатке и плетке за моей спиной. Шорох шин, матовый блеск машины. Рука в перчатке мягко распахивает передо мной дверку. Села. Даже не поежилась. Каменным истуканом водитель — не лицо, а памятник самому себе. Ни поворота головы, ни косинки взгляда. Движение пальца в перчатке — тронулись.

— Я думала, будет подана карета.

Хрипловатый, низкий, жутко знакомый голос, которого НИКОГДА не слышала:

— ТАМ будет и карета.

— ТАМ не мое!

— Ваше, миледи.

Как хочется обернуться и посмотреть на него. Как не хочется поворачиваться, встречаться взглядом! Потому что встречусь, глаза в глаза, и все вспомню. И платочек, пробитый сталью клинка, и свой смех в спину уходящему, и его обещания. И свою глупость, и растоптанный цветок на мраморе замковых плит…

Путь упадет платочек. Не сегодня. И не завтра. Он долго ждал и долго меня искал. И я буду долго отдавать ему свой долг. Пусть! Пусть пока висит платочек.

2004 г., конкурс КПрН

…Домик завалило снегом по самые окна. Солнце рассыпало бриллианты искр на пушистых намётах — заснувший хуторок тихо пыхтел печными трубами, изредка тявкала собачонка.

В домике, пропахшем овчинами и старым дымом, весело трещал огонь в огромной русской печи, а за столом, у самого окошка, сидели двое. Яан — вполоборота к телевизору, который сквозь треск помех плохонькой антенны показывал «Рождественские встречи». Тайка болтала без умолку, несла какую по-женски милую и глуповатую от вина околесицу — ей было хорошо, тепло и очень надёжно, уютно рядом с этим сильным и строгим человеком. Немножко ныла на жёсткой табуретке едва прикрытая коротеньким халатиком Тайкина попа — рано утром звонкий хлёст кожаного ремня вырвал её из сладкого сонного царства. Откинув тёплое одеяло, Мужчина неторопливо и размеренно хлестал ремнём голую девушку:

— Женщина должна вставать раньше… Женщина должна разводить огонь… Женщина должна приносить воду…

Наказанная молча вздрагивала, уткнув лицо в подушку и покорно принимая жаркие шлепки ремня. Выпоров её тридцатью ударами, Яан позволил встать. Раскрасневшаяся, она опустилась перед ним на колени, взяла пальцами его руку с зажатым в кулаке ремнём, поцеловала и заглянула снизу в глаза:

— Ты больше не сердишься? Если сердишься, возьми плеть… Можно, я принесу тебе плётку?

— Не надо, маленький урок не требует большого наказания. Иди, готовь завтрак. И ладно, я разрешаю тебе надеть халатик.

Это было рано утром, потом был завтрак и… И ещё кое-что, о чем красноречиво говорило счастливое Тайкино лицо и узлом смятые, сбитые простыни. Вино сыграло злую шутку — вдруг осмелев, девушка на самом интересном для её Мужчины месте отвернула его от телевизора, закрыла ладонями глаза и начала «вредничать» — теребила за уши, кусала шею, потом еще глупее и настырнее, совершенно не слушая сначала строгих, потом по-настоящему гневных слов Яана:

— Прекрати! Ну же!

Она и не заметила, когда он разозлился по-настоящему: оттолкнув, прикрикнул:

— Стоять! Ты что, перегрелась? Вино разгорячило?

Она опомнилась, виновато опустила ресницы. Судорожно и страстно вздрогнула, когда его рука легла на лобок, а пальцы мягко скользнули вдоль припухшей от желания складочки.

— И вправду перегрелась! — он усмехнулся, ощутив жар и влагу.

— Ну, не обессудь — придется немножко охладить… Ты моя послушная девочка?

— Да, я твоя послушная девочка! Приказывай! — прошептала она, взявшись за пуговички коротенького халатика.

— Правильно взялась. Снимай и пойдем.

— Куда?

— Опять вопросы?

— Прости…

Она повела плечами, качнулись молодые, но слегка провисшие от тяжести груди — он снова провел пальцем возле соска левой груди, где тонким полумесяцем белел след старого ожога — памятью о первом Учителе девушки, который и вышколил её, превратив в старательную рабыню — тот держал пламя свечи под голой грудью, пока она не закричит. Девушка закричала тогда на двадцать третьей секунде, а след остался не в душе — от крика, а от ожога. Но и в душе саднила горечь: я сдалась, закричала…

Отняв от шрамика палец, он ободряюще погладил по щеке — Тайка благодарно прижалась на мгновение к его плечу. Мужчина велел:

— Надень валенки.

Девушка даже не дрогнула, хотя в глазах появилось понимание. Понимание — и покорность. Старательная, на любви построенная покорность! Вступила в широкие тёплые валенки, а он толкнул пристывшую дверь в сени. Вышли — сзади тянуло уютным теплом, спереди тонкими струйками пара пробивался солнечный рождественский морозец.

Скрипнула внешняя дверь, заиграли в глазах солнечные зайчики — лишь на секунду замешкавшись, девушка вышла на крыльцо. Он был в брюках и рубашке, она — голенькая. Холод цепко ухватил соски грудей, окинул всё тело, она прикусила губу и замерла, ожидая, что он скажет. Мужчина показал рукой на широкую деревянную скамью, вкопанную недалеко от дорожки. Скамья почти спряталась в снежном намёте.

— Ты получишь всего три розги. Ложись на скамью и жди меня — я принесу прут.

Тайка коротко выдохнула облачко пара:

— Как скажешь… — и сошла с крыльца, проваливаясь валенками. Он с крыльца смотрел, как она прошла по сугробам к скамье, наклонилась счистить с неё рукой пухлую снежную шапку.

— Ложись! — прикрикнул. — Остывай, негодная девчонка!

Тайка зябко повела плечами, переступила из валенок, сразу окунувшись в сугроб голыми ногами чуть не до колен, и… быстро легла прямо в снежный холм, прикрывший ледяное ложе скамьи. Её бело-розовое тело на белом снегу показалось ему сгустком игравшего солнечного света. Наказанная девушка лежала ровно, не шевелясь, только едва заметно приподняв бёдра, чтобы снег не так жадно хватал холодом живот и лобок.

Он вернулся в дом, неторопливо закурил, выглянул в окошко: голая девушка начала слегка извиваться, спасая от подтаявшего под ней снега то груди, то бёдра, двигала ляжками. Налетевший ветерок кинул пригоршню мелкой снежной пыли, взметнулись длинные локоны, и Тайка приподняла плечи, дёрнулась, словно сильнее вжимаясь в скамью.