Долгий сон

Ещё с минуту понаблюдав, как «остывает» его нерадивая собственность, Яан вернулся в сени, где в огуречной бочке мокли тугие длинные прутья. Выбрал один, проверил на взмахе, и пошёл на двор. Остановился у скамьи, над Тайкой. Она дрожала, дышала прерывисто, но не смела ни поднять головы, ни подать голос. Круглые ягодицы, уже побелевшие от морозца, то слегка сжимались, то снова расслаблялись, стройные ляжки подрагивали, а пальцы то сжимались в беспомощные кулачки, то снова сплетались над головой. Девушка сильно замерзла, и это было заметно не только по холодной дрожи, но и по следам «утреннего ремешка», которые снова проступили на её заду розовым рисунком.

Докурив, мужчина провел прутом по телу девушки — от плеч к ногам.

— Выровняй спинку… раз! — и гибкий прут со свистом лёг чуть пониже лопаток.

Тайка резко вскинула голову, коротко повторила:

— Раз!

— Расслабь попу… Два! — с оттяжкой высек ягодицы.

— М-м-м, — негромко откликнулась девушка, судорожно дёрнувшись на скамье.

— Не напрягайся! — повторил построже, и снова с потягом, но уже по ляжкам.

Девушка на этот раз смолчала, и только напряжённые ноги выдали, как трудно было ей принять такую сильную розгу.

— Ну, теперь остыла?

— Да… — тихо ответила наказанная.

— Ладно, можешь вернуться в дом.

С порога она чуть не бегом — к печке. С наслаждением прижалась к горячему белёному боку, перевела дыхание, смущённо посмотрела на своего хозяина:

— Ужас как замёрзла…

— А если бы я не вышел тебя сечь?

Она слегка пожала плечами, словно удивившись вопросу:

— Лежала бы…

— Так ведь замерзла же!

— Ты приказал лежать и ждать, — в её голосе слышалось недоумение: дескать, что уж тут непонятного?

Мужчина едва заметно усмехнулся:

— Молодец, девочка… Ну ладно, погрейся, накинь халатик и давай-ка за стол. Праздник у нас с тобой или не праздник?

Накидывая халатик, она снова повела плечами — горел рубец на спине. Присев к столу, чуть подвинулась на край табуретки — хотя всего две розги, но мочёный прут оставил горящую память. Теперь жди, пока пройдёт… Но уже через несколько минут она и думать забыла про наказание — действительно, праздник у них или не праздник?

Это был настоящий праздник. Наступил момент, когда он подал ей руку, как настоящей леди, провёл на середину комнаты и аккуратно завязал глаза. Она стояла, не шелохнувшись, пока он бережно снимал с неё халатик — не сорвал, как положено перед поркой, а аккуратно опустил материю с её тела. А потом она ощутила всей кожей прикосновение шелковистой ткани. Не очень умело, но старательно он расправлял складки, что-то подвязывал… И лишь потом, за руку отведя к старенькому, поблекшему зеркалу в шкафу, снял повязку.

В мутноватом стекле отразилась длинноволосая, стройная, и отчего-то сразу ставшая высокомерной настоящая английская леди: в длинном, очень строгом и вместе с тем поразительно изысканном вечернем платье… Чёрный муар шёлка открывал плечи, сбегал широким воланом к поясу, продолжая складки высоким разрезом на бедре. Это был поистине царский подарок, и вдруг она поняла: как-то, гуляя с ним по городу, она как заворожённая застыла перед витриной — там было именно это платье. Он запомнил и теперь…

Тайка коротко всхлипнула и, резко развернувшись, обвила руками его шею, тесно-тесно прижалась к крепкой груди. Не было слов. Да и зачем?

И потом снова продолжался праздник — похрипывал телевизор с постоянными клипами, и она танцевала перед ним, танцевала с ним, ощущая горящим от страсти телом его руки сквозь тонкий шёлк своего подарка. А потом он поцеловал ей руку, и она поняла — царственно шагнула к кровати, неторопливо потянула вниз молнию и медленно, с достоинством выскользнула из платья. Она стояла над ним, упавшем на пол, не голая — она была нагая, как девушки с картин Возрождения. И действительно не надо было слов — он поднял свою Женщину на руки, бережно уложил на кровать и легонько поцеловал — в губы, соски набухших грудей, в сокровенное место. И взял её нежно, словно хрустальную, и она стонала от страсти, стонала и захлёбывалась слезами благодарности и восторга, бессвязно шепча: «Не выходи из меня»…

А потом снова продолжался праздник. И Мужчина удивлённо, с новым интересом и каким-то узнаванием посмотрел на свою Женщину — как она додумалась выбрать такой подарок. Из широких, окованных медью ножен с тихим шелестом легко скользнул тяжёлый булатный клинок. Этот кинжал был оружием настоящего Мужчины, годным и для охоты, и для смертного боя… и для последнего удара в сердце неверной женщины…

Теперь уже она принимала его как царя, ещё млея от восторга, когда только что была царицей: на коленях, совершенно обнажённая и распустив по плечам волосы, она губами, ртом и языком заставила его застонать так же, как час назад стонала она. И приняла в себя горячий удар его семени, страстно убирая языком всё до последнего…

Горели свечи, искрилось вино. И наступил миг, когда она из-под ресниц бросила на него взгляд — не столько покорный, хотя в нём читалось и это, сколько требовательный. Он понял. Он всегда её понимал, даже лучше, чем ей казалось.

— Ты помнишь, когда-то писал мне про испытание?

Он жестом прервал её:

— Не надо ничего говорить. Я всё помню. Но знаешь, девочка, я слишком долго тебя ждал, слишком много было нервного и трудного в последние месяцы. Боюсь, что буду излишне строг…

Теперь она прервала его:

— Ничего не говори! Я хочу не просто строгости. Испытание должно быть настоящим, или не быть вовсе. Я очень постараюсь его пройти!

— Хорошо. Я обещал, и моё слово будет таким, каким было. Ты его помнишь?

— Я всегда его помню. Испытание прекращается после первого крика.

— Ты готова?

Она задумалась. Предстояло нелёгкое. Потом подняла на него взгляд — любви и послушания:

— Готова, мой Господин.

Он протянул ей руку. Она встала. Прижал к себе, поцеловал в губы, потом несильно оттолкнул от себя и, взявшись за плечики халатика, одним рывком оставил девушку голой.

Она тут же опустилась на колени и услышала:

— У нас плохая плётка. Через два дома живет дед Никанорыч — я с ним договорился. Иди к нему и принеси мне плеть.

— Мне идти голой?

— Стыд не дым, глаза не выест.

Тайка вздохнула. Помедлила у двери, неловко переступая всё в тех же валенках. Даже со спины видно было, как густо она покраснела от предстоящего стыда. Но она тоже умела держать своё слово…

Сжав в кулак всю волю, по заснеженной улочке шла неторопливо, не смея прикрыться руками: Яан пожелал, чтобы было видно красивое тело принадлежащей ему Женщины. У калитки Никанорыча стала дрожать от холода, поэтому, войдя во двор, быстро и сильно растерла тело руками: негоже показываться как синяя от холода курица.