Марианна Крамм - Твоя Мари. Призраки

– Мари. Вся проблема в том, что ты считаешь Дениса недалеким, и в чем-то права. Но! В этой ситуации он, конечно же, поймет, что к чему. И придет ко мне.

– Пообещай ему, что накажешь меня – проблем-то, – фыркаю я.

– Ну-ка, не ёрничай! – негромко велит он, и у меня по спине бегут мурашки. – Я просил тебя не ввязываться в эту историю? Просил. Но кто я такой, правда?

Мне вдруг становится стыдно. Ну, что я, в самом деле, как маленькая… Я ведь обещала, что не полезу, но желание сделать гадость Денису, конечно, перевесило здравый смысл.

– Олег…

– Что? Я не прав?

– На все сто. Но…

– Мари, вот с этих твоих «но», как правило, начинаются все неприятности. Ты понимаешь, что поступаешь неправильно, и вот тут возникает очередное «но», заставляющее тебя не останавливаться, а переть дальше танком.

– Теперь-то что об этом говорить? Уже случилось.

– Я просто не понимаю… ну, ладно – Лера, она, может быть, пока не все про Дениса поняла, но ты-то! Ты, которая отлично знает, как мало ему нужно, чтобы потерять контроль над собой и натворить дичи какой-нибудь!

Я вдруг чувствую себя маленькой девочкой, которую распекает за проступок строгий отец, и эта аналогия меня раздражает.

– Все, хватит, пожалуйста. Я все поняла.

– Да ничего ты, как обычно, не поняла, – вздыхает Олег, – но теперь-то что уже… Ладно, разрулим как-нибудь.

Боженька наказывает тоже с выдумкой. Мое больное горло, вернее, больные связки, дают о себе знать поздней осенью. Но в этот раз все значительно хуже – у меня опять нарост справа, его нужно убирать, но фониатр неожиданно отправляет меня на биопсию и – опа! В материале обнаруживаются атипичные клетки. Ну, конечно – нельзя же безнаказанно гневить бога столько лет. После консилиума онколога, оториноларинголога и фониатра выносится решение облучать. Я двое суток бьюсь дома в истерике, никому ничего не объясняя. Мне страшно так, что даже перспектива остаться вообще без голоса сейчас почему-то не кажется такой уж пугающей. Облучение… а это значит, что к Новому году, скорее всего, я останусь еще и без волос. Прекрасная перспектива – лысая молчаливая баба с ямами вместо глаз. Ну, где там мои многочисленные завистницы? Ау, вы все еще хотите стать мной?

Но выбора у меня нет. Я зачем-то рассказала об этом Ляльке – ну, а кому еще… она вроде как сочувствует, но я понимаю, что все это – не более, чем дежурные фразы, вроде как проявления вежливости. Или я совсем запараноилась уже? Ну, неважно…. Олегу тоже приходится сказать – меня должен кто-то забрать из больницы. Говорить мне будет запрещено две недели, а дальше – как пойдет.

Ночь перед процедурой я провожу у него, лежу в кровати, уставившись в потолок, и никак не могу уснуть. Олег лежит рядом, его рука обнимает меня, и от нее исходит тепло и какая-то сила, заставляющая меня успокоиться немного.

– Спи, Мари, – негромко произносит он. – Все будет хорошо, я тебе обещаю.

– Ты что, радиолог? – мгновенно злюсь я. – Ты-то как можешь знать, как именно все будет, хорошо или так себе? Ты хоть понимаешь, что я, возможно, вообще смогу говорить только шепотом? Если смогу еще…

– Хватит, – обрезает он все так же негромко. – Мы с тобой через это уже проходили, опыт есть. Помолчишь, ничего не случится. И потом – ты даже пишешь матом быстрее, чем я иной раз вслух произношу, так что о чем тут печалиться? – я задираю голову вверх и вижу, как он улыбается в темноте. – Все, Мари, хватит разговаривать, давай спать.

Вся процедура как в тумане и как будто не со мной вообще. Потом лежу в отдельной палате, смотрю в потолок и прислушиваюсь к себе так, словно могу понять, сбудутся ли худшие прогнозы врачей, или мне повезет войти в тот невысокий процент людей, которые проскочили. На последнее, конечно, не особенно рассчитываю.

Олег приезжает к обеду, как-то умудряется пройти в отделение. Меньше всего я хотела бы сейчас видеть его – не могу смотреть, как он переживает. К счастью, я уже успела заново нанести макияж и не выгляжу совсем уж молью – никогда себе такого не позволяю, даже когда на «химии». Я, наверное, единственная, кто приезжает в диспансер с макияжем и прической, а не в растянутых спортивных костюмах и с дулькой из остатков волос на голове. Никого не осуждаю – но мне гораздо легче делать вид, что ничего не происходит, чем смириться и принять свое состояние, подчиниться ему. Я каждый день ломаю организм, заставляя его жить в нормальном режиме, а не в болезни, может, потому еще до сих пор жива.

Олег ни о чем не спрашивает, не произносит дежурных банальностей. Он просто кладет мне на колени новый блокнот и ручку и улыбается:

– Моя коллекция записок пополнится.

Я киваю – говорить нельзя вообще, это на две недели, потом, если все пойдет нормально, можно будет перейти на шепот, потом на тихую речь. Во весь голос не смогу разговаривать примерно до Нового года – это если связки отреагируют и не перестанут смыкаться, образуя звуки. Но может быть и наоборот…

Он проводит со мной весь день до вечера – привез книгу, читает негромко, устроившись на стуле рядом с кроватью. Домой меня не отпускают – постоянная тошнота и рвота заставляют врача оставить меня под наблюдением. Я в буквальном смысле выгоняю Олега, собравшегося ночевать со мной. Ночь провожу без сна, сидя на подоконнике и то и дело пулей улетая в крошечную душевую, где выворачиваюсь наизнанку. К утру уже совершенно невменяема от спазмов во всем организме, непрекращающейся тошноты и изматывающей рвоты. Нет, отсюда надо срочно сваливать, пока вообще цела. Выворачиваться наизнанку я могу и дома, в более комфортных условиях.

По вайберу приходит видео от Ляльки – вроде как в поддержку. Я проявила слабоволие, когда пожаловалась, рассказала о страхе остаться совсем без голоса, теперь, конечно, жалею, но уже ничего не отмотаешь. С Олегом обсуждать это не могу.

Когда разрешают уехать, наконец-то, мы спускаемся в холл, и Олег, развернув меня к себе лицом, заматывает шаль на моей шее и произносит, наклонившись к лицу:

– Ничего не изменится, Мари. Запомни – никогда ничего не изменится, что бы ни произошло. Я с тобой.

Хочется заплакать, но я заставляю себя этого не делать – ну, сколько можно, в самом-то деле?

На улице противно – весь день идет мокрый снег, который тает в ту же секунду, как касается земли. Такая погода очень располагает к депрессии… и к ней же располагает «фольксваген», припаркованный напротив машины Олега. Ну, этого-то кто сюда звал, господи, да за что же мне такое наказание-то на всю оставшуюся жизнь? Олег, смотрю, тоже недоволен, подходит к машине и стучит костяшкой пальца в стекло:

– Ты чего приехал?

Денис выходит из машины:

– Так Валерка позвонил, сказал. Я в травмпункте сегодня дежурю, тут рядом, вот заехал. Смотрю – машина твоя стоит, ну, думаю, значит, еще не уехали. Ты как, Мари?