Елена Васильева - Ветреное лето

А над этим душистым лугом с медвяными ароматами трав и первоцветов раскинулось бескрайнее небо, окрашенное светло-голубой лазурью. Летнее небо отличается от весеннего. Оно абсолютно яркое, так насквозь пронизано лучами солнца, что редкие облака кажутся прозрачными, невесомыми. Но и эти облака быстро исчезают за горизонтом, чтобы небесное пространство становилось таким чистым, ярким, пронзительно-лазоревым, что так и хотелось побежать по цветущему клевером лугу, широко раскинув руки, как крылья, а потом упасть на нежную молодую траву и, всё так же раскинув руки, смотреть в это небо счастливо, свободно, весело. И пузырится в тебе шальными брызгами это веселье как газированный воздух в лимонаде. И лежать так на траве с раскинутыми в стороны руками – без всяких мыслей, с пустой и свободной от забот головой и смотреть, как изредка небо пронзают белые полосы. Это дорожки от самолётов, они появляются часто в такие яркие безмятежные дни, про которые пилоты говорят, что в таком небе видимость стопроцентная.

Иногда всё же мысли появляются, но определённо глупые, неразумные и непрактичные, например такая: «Стать бы птицей или самолётом и улететь в эту манящую синюю высь». Или вот ещё: «Взобраться бы на облачко, сесть на него и плыть по небу… Облачко, наверно, такое мягкое как вата…» Если бы кто-нибудь в эти моменты подслушал Сонины несуразные мысли, то ей бы стало стыдно. Ведь всем известно, что облака – это не плывущая по небу вата. А потом мысли плавно снова возвращаются к тому, о ком томится сердце. Соня представляет себе его таким, каким видела тем летом. Он побрит налысо, и его голова, там, где совсем недавно кучерявились рыжые тяжёлые и густые волосы, бледная от того, что кожа ещё не успела загореть. Но Соне он уже не кажется вредным и неприятным, наоборот – он ей нравится. Потому что спас. Он уже не хулиган, он её спаситель. Он спас ей жизнь, вот так. Не больше, не меньше. А потому, даже лысый, со шрамом на коленке и с ехидной ухмылкой он прекрасен. Тогда на берегу выражение его зелёных глаз, в радужках которых по-кошачьи блестят жёлтые искорки, стало вдруг серьёзным, смущённым. И это было что-то новое. Этот неисправимый хулиган и задира вдруг засмущался и стыдливо отвёл взгляд. Она убрала с лица мокрую прядь волос и посмотрела на него, и от её взгляда мальчишка засмущался ещё больше.

– Ты это… согреться тебе надо… Вот… возьми моё полотенце. Оно сухое… почти…, – неуверенно добавил он и протянул ей своё большое махровое полотенце. Она накинула его полотенце на плечи и поёжилась. А потом он отвёз её к себе домой, где она грелась возле протопленной печки и пила чай с вкуснейшим земляничным вареньем. Это был день, когда начала зарождаться её любовь к нему. Неуверенная и пугливая, она становилась с каждым днём сильным необратимым чувством, от которого не было возврата назад в прежнюю жизнь до него.

Кое-как скоротав время и дождавшись вечера, Соня уже решила опять идти к дому его бабушки и дедушки. Но уже когда Соня снова поменяла платье на светло голубое с белым мелкими цветочками и снова сделала причёску, позвонила Даша и позвала Соню к себе, сказав, что это срочно и важно. И Соне пришлось направиться к дому Даши. Но там подружки не оказалось. Тётя Ксюша открыла дверь, приветливо поздоровалась, улыбнулась своей мягкой доброй улыбкой и сказала, что Даша пошла к реке и попросила Соню пойти на берег к ней.

Уже тогда что-то тревожным холодом сжалось внутри неё, но Соня, отогнав от себя смутное предчувствие, направилась по тропинке к реке. Небо, весь день блистающее чистотой, покрылось на горизонте длинными тёмными полосами. Перистые облака закрывали алый закат, предвещая скорое ненастье. Девушку вдруг одолело странное тревожное желание – повернуть назад, не ходить туда, откуда смутно манит тревогой. Но вопреки этому желанию она пошла дальше. Сумерки наступали быстро, резко похолодало. Соня шла по берегу реки, вглядываясь в эти сумерки и ещё издали заметила едва различимую сизую дымку костра, а когда подошла ближе, бесшумно ступая босиком по нагретому за солнечный день песку, то увидела костёр и два силуэта возле него. Девушка подошла ближе, но вдруг внезапно остановилась и вздрогнула в испуге. То, что она увидела, было так неожиданно и нереально, что Соня некоторое время стояла, замерев от ужаса, а когда пришла в себя, поспешила спрятаться во влажной темноте ивовых кустов, но и оттуда было хорошо видно, что происходит возле костра.

На старом побелевшем от ветров и дождей бревне сидел Илья (её Илья!), он был одет – в спортивных штанах и тёмной футболке, но босой, а рядом, перекинув одну ногу через его колено, устроилась Даша, полностью обнажённая с распущенными спутанными волосами. Она сидела на его коленях лицом к нему, обхватив его ноги своими ногами. Её полноватое тело белело в сумерках и в отсветах огня. И на её белом нежном теле отчётливо выделялись загорелые сильные руки Ильи, гладившие её широкую спину, а потом сжимающие пухлые ягодицы и грудь. С распущенными волосами, обнажённая, в зловещих бликах огня она показалась Соне валькирией, прилетевшей на какой-то жуткий шабаш ведьм. Треск дров в костре, гортанные сиплые стоны Даши и тревожный пронзительный крик ночной птицы – казалось, эти тихие звуки зазвенели чудовищно-оглушающей какофонией в смятённом сознании Сони. Девушка попятилась назад, зацепилась подолом платья за ивовый куст. С испуганно стучащим сердцем, панически боясь, что её присутствие заметят, Соня отцепила подол платья от ветки и медленно, осторожно ступая по траве и стараясь не задеть какую-нибудь трухлявую ветку, случайно оказавшуюся в траве, направилась обратно вдоль берега. Но каждый шаг давался с трудом, Соня с едким холодящим страхом чувствовала, что не дойдёт – ноги отказывались идти, они перестали её слушаться, и она почти их не чувствовала. С огромным трудом она медленно добралась до своего двора, упала без сил на скамейку и закрыла глаза, опухшие от слёз. Оказывается, пока она шла, то плакала. А Соня даже не заметила этого. Не заметила она и того, как погрузилась в тревожный липкий сон, только чувствовала, как во сне её морозит, как она вся дрожит, но не могла проснуться и пошевелиться.

Она не проснулась и когда сильные тёплые руки отца подняли её со скамейки и занесли в дом. Она не чувствовала тепла, даже когда мама укутала её шерстяным одеялом. А к утру у неё поднялась температура, и Соня два дня пролежала в постели, не вставая, пока жар не спал, а ноги снова начали её слушаться.

А на третий день пришла Даша. Растроенной она не была, выглядела свежо и довольно, в новом красном платье в обтяжку (наверно именно с этой минуты, как увидела Дашу, стала бояться красного цвета) и туфлях на каблуках. Туфли Даша небрежно сбросила возле порога и прошла в комнату к подруге.